Сергей Боровиков - В русском жанре. Из жизни читателя

Примеров на этот счёт и литературных, и документальных, и житейских не счесть. Я не понимаю, как достаёт исторической совести то и дело озвучивать историческую вину русского народа перед латышским, никогда не вспоминая о деятельности красных латышских стрелков.

Но лучше всего совсем не считаться историческими обидами, а то можно дойти и до обид, нанесённых россами латгальцам.

В книге воспоминаний А. А. Баранович-Поливановой «Оглядываясь назад» (Томск, «Водолей», 2001) есть эпизод у американского посольства, куда 9 мая 1945 года подошла группа с флагами, приветствуя союзников. «На балконе появились американцы и стали бросать вниз пачки сигарет».

А вот Париж 19-го года, день Праздника разоружения. «В угловом доме, в раскрытых окнах, лежали американские солдаты, показывали что-то пальцами, хохотали, хлопали друг друга по здоровенным спинам. Вот, внизу, расталкивая толпу, появились бегущие, как в котильоне, растрёпанные девчонки и молодые люди с испитыми лицами, в похабных пиджачках… Задирая головы, они все кричали: “Папирос, папирос!”, — и американцы, хохоча в окнах, швыряли вниз коробки с папиросами. В толпе крутились, дрались, визжали. Помню — на секунду мелькнуло седоусое лицо высокого, худого француза: с горечью, изумлением, гневом смотрел он на эту новую Францию, подбиравшую в пыли американские папиросы» (Толстой А.Н. Рукопись, найденная под кроватью).

Что ж, янки как янки, и дело не в них; принципиально у Толстого определение новый в отношении Франции.

Можно ли себе представить, что в Петербурге, ну, скажем, девяностых годов XIX, или десятых XX века, толпа у посольства станет подбирать американские подачки?! Да и они никогда не осмелились бы на такое в старой России.

Американцы тогда не были ещё так богаты? Но дело же не в этом, к тому же, скажем, в 1914 году они уже были весьма богаты… но дело-то в нас, и меня крайне огорчил эпизод, рассказанный Баранович-Поливановой, точнее то, что произошёл он в 45-м. Победная союзническая эйфория?

Правда, толпа была странная, предводительствуемая каким-то школьником, и переходила от посольства к посольству…

В пору югославских событий, когда всерьёз говорили даже и умные люди о том, что надо встать на защиту братьев по вере пред агрессией Запада, я вспоминал собственное, 1975 года, впечатление от Сербии. Вечером, как и положено советским туристам, группой мы шли по центру Белграда, и сидящий на плиточном тротуаре газетчик, показывая на нас пальцем, закричал: «Русские! Русским скидка!» Прохожие останавливались, издевательски улыбаясь. Поразило засилье всего американского (как у нас сейчас). В кино только Голливуд, притом такого сорта, что у нас, пожалуй, и не идёт: в Дубровнике попали на комедию из жизни ковбоев, весь юмор которой в том, что персонажи непрерывно пердят и комментируют это. Зал радостно гоготал. Да и весь стиль жизни, который наблюдали в югославских, в том числе и сербских, городах, был западным. В разговорах с нами «братья» с откровенным презрением отзывались об СССР, о нашей бедности, о том, что у нас тупой Брежнев, а у них мудрый Тито, и прочая и прочая.

Но там была хотя бы откровенность, болгары же, с их пресловутым «братушки!», возможным присоединением и, казалось, действительно вечной благодарностью за освобождение от турок, каким личиком повернулись к «братушкам», лишь это сделалось возможным?

И каким историческим варварством отдаёт от всех этих поисков братьев по миру для какого-то против кого-то объединения. Славянские ль ручьи… А ведь Пушкин допускал вариант не только слияния, но иссякания «общего моря» а уж нам-то, после двух великих войн, заблуждаться о каком-то там историческом братстве славян, цену которому блестяще показал ещё Ярослав Гашек в романе на все времена «Похождения бравого солдата Швейка»… И неужто мне Ян из Варшавы или Богдан из Львова ближе приятеля-татарина или собутыльника-еврея ближе, чем?

Особым родом чтения у провинциальных писателей был информационный бюллетень Союза писателей. Ах, бюллетень, бюллетень, лучше бы тебя не издавали. Или не присылали. Траурным пеплом подёргивались взоры и лики провинциальных бедолаг, читающих про обладателей таких же членских книжек, как и у них, но… Вот Дни литературы в Дагестане, прибыла делегация. Звучат кавказские мелодии, зеленеет тёплая каспийская волна, а барашек-шашлык, а коньяк дербентский? А уважение окружающих? А вереница чёрных «Волг», направляющихся в прохладную долину, где уж курятся дымки…

Сглотнёт табачную слюну член Союза, перелистнёт страницу, а там итоги конкурса на лучшее произведение о… ну, скажем, о работниках милиции, а наш читатель бюллетеня не один очерк наваял о гаишниках с тех пор, как купил «Запорожец», но не бывать ему лауреатом, нет! А сердце бьётся сильнее, потому что приближается самый горестный раздел — о поездках членов СП за рубеж. В мае за рубежом побывали: мать моя мамочка, Михалков, раз, два, три, три раза, и не просто в ГДР, а «с заездом в Западный Берлин» — так он ради этого заезда и выезжал! А Евтушенко!.. Штаты, Англия, опять Штаты, и цель — творческие вечера. Или — по приглашению издательства такого-то. Пальцы загибаются, их на руках уже не хватает, так что подсчёт невольно продолжается и в ботинках, и получается, что Михалков с Бондаревым или Евтушенко с Рождественским вовсе из-за бугра не вылезают! Да что Евтушенко! Ещё обиднее, когда свой же парень, море водки выпили, и поэтик-то никому неизвестный, а вот в столицу перебрался, фиктивно женился, жил по углам, но влез то ли в приёмную комиссию, то ли в партбюро секции, и гляди: в составе делегации, хоть в Того, хоть в Конго, но мелькает.

Вспомнит наш герой, как в позапрошлом году накопил деньжат на Болгарию, как не хотели с женой вдвоём выпускать, пришлось в обкоме лбом о пол стучать, как красные червонцы в трусах сверх положенного провозили, как баба в софийском универмаге одеревенела, как копейки их поганой, стотинки, на вино жалела, вспомнит всё это, получит деньги за выступления на полевом стане колхоза имени XIX партсъезда и прямым ходом в ресторан «Европа» на второй этаж, где и водку, и пиво в графинах подают, и — до упора, не то что на партсъездовские, но и в долг, а то и вплоть до личного дела по поводу бумаги из милиции. Вот вам и «Информационный бюллетень»!

Окуджава в годы моей юности был символом полузапретности, пение его свидетельствовало о принадлежности к свободомыслящей среде.

На наш выпускной вечер (1965 год) был приглашён духовой оркестр, по знакомству: отчим моего одноклассника играл, на чём он играл? такой толстый, словно бы пучок коротких серебряных удилищ с высунувшимся из пучка чёрным соском дуделки, или как бы маленькая лилипутская ракета… Может быть кларнет? Может быть.