Сергей Боровиков - В русском жанре. Из жизни читателя

У каждого литератора такую судорогу можно обнаружить в записных книжках, из-за спешки. Но затем впечатление переводят в подобающий вид.

Изредка блёстки: «оранжевый жемчуг» — о кетовой икре. Впрочем, такое недорого стоит.

А вот и прямо-таки Солженицын: «просторный до не влеза в вагон». О И. Шляпкине.

Метко, хотя и очень мелко о Чехове. «Для нетребовательного или измученного загадками Чехов как раз. Читать Чехова, что чай пить, никогда не наскучит.

Оттого, может, так и спокойно. Чехова будут читать и перечитывать».

Почему я не поклонник Набокова? Я читаю его по строкам, словно бы водя пальцем по странице.

И хотя я также не большой поклонник штучно-фразового Бабеля, чтение Бабеля не тормозит так, как чтение Набокова. Он обладатель нового зрительного инструмента, через который заставляет глядеть и нас, с нормальным зрением. Это утомительно.

«Начнёте входить в положение жены, так можете приобресть дурную привычку входит в чужое положение вообще» (Островский. Невольницы).

«Если русский человек не верит в Бога, то это значит, что он верует во что-нибудь другое» (Чехов. На пути).

2004

Одним из наиболее густо получавших Сталинские премии был практически забытый сейчас действительно талантливый актёр Николай Боголюбов — шесть премий!

Мне почему-то кажется, что в этом актёре «Самого» привлекали не только мужественный облик, зычный голос, талант, с которым он сыграл Шахова-Кирова и других, но ещё, а может быть и в первую очередь, то, что Боголюбов был некогда верным мейерхольдовцем. Равно как и Охлопков, Бабанова, Царёв, Ильинский. Все они были в фаворе. Даже независимый Гарин получил Сталинскую в 1941 году.

А вы как думаете: были испорченные дети плохого Мейерхольда, а сделались верные реалисты.

«Проснулся очень рано, мучась определением почерка подписи под какой-то открыткой ко мне: Сталин» (И. Бунин. Дневник, 1 октября 1933 г.).

В СССР широко издавали «Швейка», где каждая строка направлена против государства в принципе, и запрещали, к примеру, Джойса. Притом что «Швейка» воспринимает и малограмотный человек.

«Наш полковник вообще запретил солдатам читать даже “Пражскую правительственную газету”. В солдатской лавке запрещено было завёртывать в газеты сосиски и сыр». (Ярослав Гашек. «Похождения бравого солдата Швейка»).

Поколения советских читателей поражались тут, конечно же, не запрету на чтение, а существованию солдатской лавки с сосисками и сыром!

Пьянство как спутник благородства — черта вовсе не одной русской литературы с её правдолюбцами-пьяницами. Пример — Атос.

«Эдисон был пошляк с атрофированным художественным вкусом».

«… можно сказать и о всех национальных блюдах — как они ни просты, а не переносят переселения».

Прочитав записки Василия Верещагина (очень непохожие на записки живописца!), невольно начинаешь веритьв легенду о его зверском поступке, повторившем злодейство Микеланджело.

Шулер в русской литературе нередко поляк, начиная с Кречинского у Сухово-Кобылина. Вообще поляк малосимпатичен русскому писателю. Не говоря уж о Достоевском, у одного Чехова — омерзительный шантажист Каэтан Пшехоцкий («Драма на охоте»), противный вороватый управляющий Ржевецкий («Барыня»), «поручик из поляков» Ляшкевский («Обыватели»), дни напролёт проводящий за картами и обвиняющий русский народ в безделье. Венчает антипольскую галерею третий Толстой со своим мерзким Стасем Тыклинским («Гиперболоид инженера Гарина»).

«Таким образом, я успокаиваюсь относительно важнейшего отдела “Словесности”. Всё остальное легко получается или пишется» (Чернышевский — Некрасову, по поводу ближайших книжек «Современника», 5 декабря 1856 г.).

Легко пишется — это о себе — несколько листов в каждый номер: критики, науки, публицистики. Почти патология, верно подмеченная Набоковым, тоже ведь пристальным тружеником.

Существование советских литераторов — оставим в данном случае в покое таланты и прочие воздушности — обеспечивалось стабильностью гонорара. Оставим опять-таки неравенство в их распределении, подчеркнём другое — стабильность. То есть, затевая роман, скажем, в двадцать авторских листов, писатель знал, что в журнале он получит за него 6 тысяч рублей, а за отдельное издание — 10. Опять-таки роман могли не напечатать, но в случае публикации были гарантированы именно такие суммы.

И здесь, надо сказать, советский писатель был законным наследником русского писателя. Ну представьте, что Антон Павлович Чехов, вступая на стезю сочинителя, не рассчитывает ни на какие гонорары, то есть на определённые гонорары, подобно нашему современнику. Без гонораров — Достоевский? Горький?! Куприн?!

Блок на золотое, как небо, аи зарабатывал критикой. (Мать сокрушалась: «Саше так трудно деньги достаются, а он их пропивает!».)

Рост гонорара говорил о росте признания.

У современного литератора отнят сильнейший стимул к сочинительству. Работа на ТВ, в СМИ, дающая заработок, отучает писателя от непременного внутреннего ежедневного усилия по складыванию строк, страниц, глав.

Ещё о «Драме на охоте».

Чехов умел быть многословным, он просто сдерживал себя в рассказах, а здесь явно оттягивался на многоречии, кайфовал.

У Чехова — не читатели, но коллеги, известные люди, просят фотокарточек.

Как тогда любили фотографироваться, дарить и выставлять карточки!

Перечитал «Мелкого беса». Впервые встретился с ним не в дореволюционном, а в советском, очень странном издании 1958 года, кемеровского издательства; говорили, директор за него полетел с работы.

Запрет на роман Сологуба малообъясним. Автор не эмигрант. К образу Передонова любил прибегать в статьях Ленин. Роман «направлен против…».

«Сомов. Геологи чересчур много открывают. Рентабельность этих открытий весьма сомнительна. Протасов сравнивает геологов с девицами, которые, торопясь выйти замуж, слишком декольтируются.

Яропегов. То есть хотят угодить властям?»

(М Горький. Сомов и другие)

С 1699 г. продовольствие солдата — 2 фунта хлеба, 1 фунт мяса, 2 чарки вина и 1 чарка пива в сутки и 2 фунта соли и 1,5 фунта крупы в месяц («Родина». 1999, 5,17).

Переведём. 800 г хлеба — буханка, 400 г говядины, 300 г водки, 150 г пива.

Ежедневно.