Владимир Бахмутский - В поисках великого может быть

Пусть точит вал морской прилив,

Народ, умеющий бороться,

Всегда заделает прорыв.

Вот мысль, которой весь я предан,

Итог всего, что ум скопил.

Лишь тот, кем бой за жизнь изведан,

Жизнь и свободу заслужил.

Так именно, вседневно, ежегодно,

Трудясь, борясь, опасностью шутя,

Пускай живут муж, старец и дитя. (406)

Фауст считает, что та деятельность, которую он начал, никогда не сможет быть прекращена. Сам образ суши, которую Фауст отвоёвывает у моря – очень важный символ. Человек непрестанно должен противоборствовать разрушительным силам стихии.

Гораздо более сложный вопрос – о споре с Богом. Здесь всё не столь очевидно. Дело в том, что высшее мгновение, которое пережил Фауст, оказалось мгновением, в которое ему рыли могилу. Никакого строительства на берегу на самом деле не было, хотя Фауст и ощущал эти минуты как некое высшее своё торжество. Мефистофель убеждён – для выигрыша этого достаточно. Тем более, что в пятом акте представлена, прямо сказать, не столько созидательная, сколько разрушительная, недобрая деятельность Фауста. Мы видим, собственно, две вещи: как была уничтожена хижина Филемона и Бавкиды, и как слепому Фаусту по указанию Мефистофеля роют могилу. Об остальном только говорится, а показано именно это. Поэтому вопрос о том, имеет ли основания Мефистофель считать, что выиграл в споре с Богом, остаётся во многом открытым.

По словам самого Гёте, в «Фаусте» всё задумано так, что представляет собой откровенную загадку, которая снова и снова будет занимать сознание людей и давать им пищу для размышлений.

Мефистофель убеждён, что победа за ним. Фауст готов был признать высшим мигом своей жизни самый ничтожный, по мнению Мефистофеля, миг, – тот самый, в который лемуры рыли ему могилу. Но на самом деле душа Фауста спасена и возносится на небеса.

Почему Фауст спасён?

Что касается дела, которому посвятил себя Фауст, оно, как я уже говорил, довольно сомнительно. С одной стороны, Фауст ведёт работы по осушению болот и начинает строительство. Но главным помощником Фауста, распорядителем на этой стройке является Мефистофель, а от него ничего хорошего ждать не приходится. Мефистофель убеждён, что море всё равно возьмёт своё, и все попытки справиться с наступлением стихии ни к чему не приведут. Кроме того, мы видим скорее разрушительные стороны деятельности Фауста. Почему же он всё-таки спасён?

Ангелы, которые возносят душу Фауста, утверждают, что могут спасти того, кто стремится к истине. Сам Фауст верит в силу деяния… Но не дело спасает Фауста, а слово – вера в то, что возможно существование свободного народа на свободной земле. Сам Гёте вовсе не был в этом убеждён, да и деятельность Фауста не даёт нам для этого никаких оснований. Но Фауст верит в такую возможность:

Народ свободный на земле свободной

Увидеть я б хотел в такие дни.

Тогда бы мог воскликнуть я: «Мгновенье!

О, как прекрасно ты, повремени!

Воплощены следы моих борений,

И не сотрутся никогда они». (407)

Вообще, слово возникло прежде дела. Представим себе такой странный вариант. Вряд ли это имело место в действительности, но так, к примеру, считал Ф. Энгельс, утверждавший, что труд первичен и «создал» человека. Но даже если это так, и обезьяна, благодаря труду, превратилась в человека, то всё-таки надо признать, дело возникло не тогда, когда она впервые взялась за палку, превратив её в орудие, а когда она впервые задумалась, зачем она это сделала. Только тогда возникло собственно деяние. А пока этого не было, не существовало и дела. Значит, делу всё-таки предшествует мысль, слово. И именно слово, стремление к истине спасает Фауста…

Душа Фауста возносится на небо, и здесь возникают несомненные реминисценции из «Рая» Данте. Это мир чистого божественного света, и проводником в этом райском мире, небесном царствии, подобно Беатриче, становится Маргарита. Она, правда, кающаяся грешница, у которой достаточно грехов в жизни, но ею повелевает Богоматерь, Mater gloriosa. Она поручает Маргарите сопровождать душу Фауста на небесах.

Что такое в трагедии этот образ небес? Повторю, Гёте не был человеком религиозным в узко конфессиональном смысле слова. Он не соблюдал обрядов, церковных предписаний… Но, в то же время, «Фауст» начинается прологом на небесах и завершается подобным же эпилогом. Гёте сознательно прибегает к символике, которая, скажем, была свойственна описанию Рая в «Божественной комедии» Данте. Гёте использует здесь ту же самую христианскую символику. Он хочет показать некий идеальный мир, а идеальный мир всегда – потусторонний. Идеал не может быть осуществлён в обыденной действительности. Идеал это то, к чему можно стремиться, но что всегда остаётся по ту сторону реальности…

Завершается «Фауст» словами мистического хора:

Всё быстротечное –

Символ, сравненье.

Цель бесконечная

Здесь – в достиженье.

Здесь – заповеданность

Истины всей.

Вечная женственность

Тянет нас к ней. (408)

(Акт пятый. Горные ущелья, лес, скалы, пустыня)

Истинный мир – это мир идеальный. Всё остальное – лишь «символ, сравнение», хотя, правильнее было бы перевести здесь немецкое слово как «подобие». Наша земная действительность, в сущности, – подобие мира идеального. И в этом «заповеданность истины всей», потому что всё, что мы видим вокруг, в привычной нам реальности – есть лишь приближение к «бесконечной цели» идеала, считает Гёте. Тот, кто стремится к высшей истине, спасён.

Возникают ещё два вопроса, на которые хотелось бы ответить. Прежде всего, что такое «вечная женственность»? И второе: в чём, по мнению Гёте, заключается смысл человеческой истории? Вообще, женское начало в произведении Гёте многозначно. Во-первых, это начало консервативное, в отличие от мужского, динамического, начала. Мужское начало – это, прежде всего, движение, перемены. Роль женского начала – сохранять, удерживать в жизни те ценности, которые существуют испокон веков.

Здесь есть две составляющие. Первая – чисто биологическая. Как известно, в природе выживает наиболее сильная особь, и женская роль состоит в том, чтобы передавать потомству эти наиболее устойчивые, дающие преимущества физические признаки. Таков закон биологии. Что касается человеческого сообщества, то вплоть до XX века женщина вообще не была включена в исторические процессы, её сфера ограничивалась семьёй. Женщина сохраняла традиции, а вся, так сказать, общественная эволюция была связана с мужчинами. Поэтому, скажем, у Пушкина Татьяна – это образ чего-то вечного, в то время как Онегин – герой своего времени. Женщина не была героиней времени. Только в XX веке это разграничение стало размываться. Женщина постепенно начала утрачивать эту свою извечную консервативную роль.