Владимир Бахмутский - В поисках великого может быть

Для Фауста Елена – это тоже попытка найти смысл человеческой жизни. Однако отношение Фауста к Елене иное, чем его отношение к Маргарите. Фауст, по сути, относится к Елене так же, как к нему – Маргарита. Он смотрит на Елену снизу вверх. Елена скажет Фаусту: «Я – далеко и близко вместе с тем»(389). Как художественный образ и призрак она далека от Фауста. Собственно здесь он вполне мог бы произнести те самые слова, которые поставил условием своего договора с Мефистофелем. В каком-то смысле сама Елена – это некое остановленное прекрасное мгновение. Однако Фауст всё-таки не произносит этих слов. И не делает этого по одной простой причине: он слишком земной, для того чтобы найти успокоение в мире иллюзий. Он сравнивает свой брак с Еленой со сновидением, а может быть, с мечтой, что в немецком языке, кстати, выражается одним и тем же словом. Когда у них рождается сын, Эвфорион, этот иллюзорный мир исчезает. Рушится вневременное царство красоты, и вступают в силу законы времени, а, значит, законы жизни и смерти…

Мефистофель здесь не играет существенной роли. Он принял образ Форкиады, который лишь наблюдает за тем, что происходит вокруг. Но вот рожается Эвфорион. Мефистофель, выступающий в образе Форкиады, так описывает мальчика:

Но внезапно я в пещере отзвук смеха слышу сзади,

оглянулась, – мальчик скачет по родительским

коленям,

с материнских рук к отцовским, – шутки, ласки,

прибаутки,

взрывы смеха, вскрики счастья в радостном

чередованье,

так что могут оглушить.

Голенький бескрылый гений, фавн в беззубости

звериной, -

мальчик спрыгивает на пол, но его упругость почвы

вмиг подбрасывает кверху, с двух и трех прыжков

малютка

достаёт до потолка.

Мать кричит в испуге. «Прыгай, как душе твоей

угодно.

Берегись летать, однако, запрещён тебе полет!»

А отец увещевает: «Верен будь земле, в ней сила,

оттого ты вверх взлетаешь, что земли коснулся пяткой,

прикоснись к ней, и окрепнешь, словно сын Земли

Антей».

Мальчик прыгает, как мячик, кверху на утёс с утёса,

и внезапно исчезает за обрывом крутизны,

так что кажется погибшим. Мать рыдает, знать не хочет

про отцовы утешенья, я плечами пожимаю.

Вдруг, какое превращенье! Не сокровища ль там

скрыты?

Где достал он эту роскошь? В платье из цветов и

тканей

вдруг стоит пред нами он!

С плеч спускаются гирлянды, на груди повязки вьются,

Золотую лиру держит, и как некий Феб – младенец

Всходит он на край стремнины. Застываю в изумленье,

А родители в восторге обнимаются, смеясь.

Что над ним венцом сияет? Золотое украшенье?

Внутреннего ль превосходства проявившийся огонь? (390)

Ты не сгинешь одиноким,

Будучи в лице другом,

По чертам своим высоким

Свету целому знаком.

Жребий твой от всех отличен,

Горевать причины нет:

Ты был горд и необычен

В дни падений и побед.

Счастья отпрыск настоящий,

Знаменитых дедов внук,

Вспышкой в миг неподходящий

Ты из жизни вырван вдруг.

Ты был зорок, ненасытен,

Женщин покорял сердца.

И безмерно самобытен

Был твой редкий дар певца.

Ты стремился неуклонно

Прочь от света улететь,

Но, поправ его законы,

Сам себе расставил сеть.

Славной целью ты осмыслил

Под конец слепой свой пыл,

Сил, однако, не расчислил,

Подвига не совершил.

Кто твой подвиг увенчает?

Рок ответа не даёт,

Только кровью истекает

Пут не сбросивший народ.

Но закончим песнью тризну,

Чтоб не удлинять тоски.

Песнями жива отчизна,

Испытаньям вопреки. (391)

Здесь звучат реминисценции из биографии Байрона: «Ты был зорок, ненасытен, // Женщин покорял сердца.// И безмерно самобытен // был твой редкий дар певца» Да и реминисценции из истории его смерти. Поэт, как известно, отправился сражаться за свободу греческого народа, который тогда находился под гнётом турок: «Славной целью ты осмыслил // Под конец слепой свой пыл, // Сил, однако, не расчислил, // Подвига не совершил». Байрон умер в Греции от лихорадки, даже не успев вступить в битву: «Кто твой подвиг увенчает?// Рок ответа не даёт, // Только кровью истекает // Пут не сбросивший народ». Таким образом, в поэме Гёте звучит прямой отклик на смерть поэта.

И всё же в столь символическом эпизоде в образе Эвфориона трудно различить какие-либо конкретные черты Байрона. В трагедии это маленький мальчик, которого влечёт полёт. Дело в том, что в образе Эвфориона Гёте воплотил нечто более общее. Это скорее новый тип поэзии, пришедшей на смену античной, и новый тип романтического поэта. Именно поэтому образ Эвфориона перекликается с личностью Байрона. Это образ романтического художника вообще.

Что характерно для такого художника? Эвфорион – сын Фауста, в нём живёт та же устремлённость ввысь. Он мечтает воспарить над земной действительностью:

Ах, всё овражистей

Глушь темнолесья!

Сбросить бы тяжести,

Взмыть к поднебесью!

Ветер, неистово

Дуй и насвистывай! (392)

(Акт трети й. Внутренний двор замка, окружённый богатыми причудливыми строениями Средневековья)

Эвфорион – наследник этого фаустовского порыва в бесконечность:

Взвейся, поэзия,

Вверх за созвездия!

Взмыв к наивысшему,

Вспыхнув во мгле,

Ты ещё слышима

Здесь на земле! (393)

Но одновременно им движет и желание принять участие в реальных событиях своего времени,

Где за отечество

Из рода в род

Цвет человечества

Кровь отдаёт,

Можно заранее

Славу предречь

В смелом дерзании

Вынувшим меч.

Он «не зритель посторонний», а «участник битв земных». Одним словом, в нём ощутим тот же фаустовский разлад, те же две души, одна из которых тянет вниз, к земле, а другая уносит в небеса.

Эвфорион взлетает и разбивается. Вслед за сыном нисходит в мир теней и Елена. Из-под земли раздаётся голос Эвфориона:

Мать, меня одного

В царстве теней не оставь! (394)

В руках Фауста остаются лишь одежды Эвфориона и плащ Елены. Этим завершается третий акт трагедии.

Четвертый акт – это попытка Фауста найти смысл в практической деятельности. Он решает отвоевать у моря кусок суши и развернуть на берегу грандиозное строительство. Об этой перемене в Фаусте следует сказать несколько слов. Именно к этому историческому этапу человечество подошло в тот момент, когда Гёте завершал своё произведение. Он очень остро это почувствовал: ценностные приоритеты стали смещаться в сторону практической деятельности. В этом смысле Гёте предвосхитил направление развития цивилизации в XIX и ХХ веках, когда всё более стала возрастать значимость реального производства, промышленности, развития техники, а мир искусства, художества отступал на второй план…