Владимир Бахмутский - В поисках великого может быть

Повторю: Адриану Леверкюну очень мешает его холодный рационализм. Художественное творчество невозможно на чисто рациональной основе. Старые художники, поэты, музыканты всегда чувствовали то, что они называли божественным вдохновением. Это давало им ощущение присутствия каких-то высших божественных энергий. «Пока не требует поэта // К священной жертве Аполлон…» Но Адриан Леверкюн живёт в мире, в котором Бог умер. Он уже не верит в божественное вдохновение. Он должен это вдохновение чем-то заменить, ему нужно каким-то образом отключить разум, вызвать некое иррациональное возбуждение, для того чтобы творить. И этот источник духовного подъема он находит в болезни. Не случайно дьявол скажет в романе: "Старые художники обходились без нас, современный художник без нас не обойдётся".

Итак, Адриан Леверкюн заключает договор с дьяволом, и здесь, несомненно, присутствуют мотивы мифа о Фаусте. Фауст и в Народной книге, и в поэме Гёте заключает этот договор для того, чтобы обрести некий высший смысл бытия. А у Адриана Леверкюна более скромная задача: дьявол должен помочь ему творить. Ничего другого он не требует. И здесь возникает один важный вопрос, который в своё время был поднят польским писателем Станиславом Лемом. Он вообще высоко оценил этот роман, но всё же выразил сомнение в самой необходимости прибегать к мифу. Томас Манн, по его мнению, вполне мог бы обойтись и без мифологического плана. Однако Станислав Лем был не прав. Произведение Томаса Манна – это роман-миф.

Томас Манн вообще очень интересовался проблемой мифа. Ещё до «Доктора Фаустуса» он создал своеобразный роман-миф "Иосиф и его братья". «…Всякий миф, – говорил Томас Манн, – это изначальный образец, изначальная форма жизни, вневременная схема, издревле заданная формула, в которую укладывается осознающая себя жизнь, смутно стремящаяся вновь обрести некогда предначертанные ей приметы». (Т. Манн. Доклад «Иосиф и его братья»). В период Второй мировой войны Томас Манн писал по поводу мифа о Фаусте в своей статье «Германия и немцы» (1945): «Где высокомерие интеллекта сочетается с душевной косностью и несвободой, там появляется чёрт. Поэтому чёрт – чёрт Лютера, чёрт «Фауста» – представляется мне в высшей степени немецким персонажем, а договор с ним, прозакладывание души чёрту, отказ от спасения души во имя того, чтобы на известный срок владеть всеми сокровищами, всею властью мира, – подобный договор, как мне кажется, весьма соблазнителен для немца в силу самой его натуры. Одинокий мыслитель и естествоиспытатель, келейный богослов и философ, который, желая насладиться всем миром и овладеть им, прозакладывает душу чёрту, – разве сейчас не подходящий момент взглянуть на Германию именно в этом аспекте, – сейчас, когда чёрт буквально уносит её душу?»

Миф о Фаусте Томас Манн считал глубоко немецким, лежащим в самой основе национального самосознания. И с этой точки зрения он хотел взглянуть на те процессы, которые переживала Германия в период фашизма. "Отброшенная версальским договором, она любой ценой хотела вырваться из тупика и заключила как бы внутренний договор с Гитлером, чтобы вырваться из того злополучия, в котором оказалась после Первой мировой войны, после поражения Веймарской республики, после унизительного Версальского договора". Поэтому, с одной стороны, миф о Фаусте моделирует личную историю композитора, а с другой – историю всей современной Германии. Это важнейшая тема романа.

Хочу обратить внимание на последние страницы книги, которые описывают момент, когда советские войска уже приближаются к Берлину: «Германия, с лихорадочно пылающими щеками, пьяная от сокрушительных своих побед, уже готовилась завладеть миром в силу того единственного договора, которому хотела остаться верной, ибо подписала его собственной кровью. Сегодня, теснимая демонами, один глаз прикрывши рукою, другим уставясь в бездну отчаяния, она свергается всё ниже и ниже. Скоро ли она коснётся дна пропасти?» (Эпилог).

Томас Манн использует миф о Фаусте в том виде, как он изложен в Народной книге, где Фауст получает в своё распоряжение определенный временной срок, после чего дьявол умыкает его в преисподнюю. Такова, по мнению писателя, судьба фашистской Германии…

Однако миф о Фаусте для Томаса Манна не только немецкий. Это миф всей европейской культуры Нового времени. Томас Манн писал: «Чувство, что завершилась эпоха, не только охватывавшая девятнадцатый век, но восходившая к концу Средневековья, к подрыву схоластических связей, к эмансипации индивидуума, к рождению свободы, эпоха, каковую я, собственно, должен был считать своим вторым, духовным отечеством, словом, эпоха буржуазного гуманизма, ощущение, что час этой эпохи пробил, что жизнь меняется, что мир вступает под новые, ещё безыменные созвездья» (XXXIV). То есть, речь идёт об эпохе европейского гуманизма вообще. И час этой эпохи пробил…

В основе всей этой эпохи лежало фаустовское стремление любой ценой высвободить заложенные в человеке силы, даже если ради этого придётся пойти на сделку с дьяволом. Все надежды европейского гуманизма возлагались на свободную личность, которая должна осуществить заложенный в ней потенциал. Это идея, которая возникает в эпоху Ренессанса и пронизывает всю культуру Нового времени: творчество Данте, Шекспира, Гёте, Достоевского, Ницше, Стравинского, Чайковского и множества других гениев европейского гуманизма XVI – XX веков…

И здесь мы подходим к ещё одной важной особенности этого романа: он представляет собой монтаж цитат. «В цитате, как таковой, несмотря на её механическую природу, есть что-то музыкальное, а кроме того, цитата – это действительность, превращённая в вымысел, и вымысел, как бы ставший действительностью». В этой книге – обилие цитат, бесчисленное количество упоминаний без ссылок на источник. Самое сложное – это их услышать. Ведь сама образованность подобна музыкальному слуху: или ты слышишь, или нет.

Я уже говорил о том, что сам договор Адриана Леверкюна с чёртом напоминает известный эпизод романа Достоевского. Это – цитата. Очень много своего рода цитат из биографии Ницше. Скажем, история посещения героем публичного дома. Кстати, Адриан Леверкюн прожил ровно столько же лет, сколько прожил Ницше. Вообще, Томас Манн нередко называл «Доктора Фаустуса» романом о Ницше. Но в его книге также и обилие цитат из Шекспира. Первая опера Адриана Леверкюна была написана на сюжет одной из ранних комедий Шекспира и называлась "Бесплодные усилия любви". А в последнем произведении, когда Адриан Леверкюн прощается со своим племянником Непомуком, мы к этому эпизоду ещё вернемся, он цитирует последнюю трагикомедию Шекспира "Буря". Это сцена прощания Просперо со светлым духом Ариэлем. Таким образом, мотивы произведений Шекспира проходят через всю творческую жизнь Адриана Леверкюна. Правда, есть между ними и существенное различие: у Шекспира в финале нередко рождается надежда, а у Адриана Леверкюна всё кончается полной безнадежностью.