Дина Хапаева - Вампир — герой нашего времени

— Помни, что я для тебя опаснее, чем для кого бы то ни было, — объяснил он, смотря куда-то вдаль. — <���…> Знаешь, у каждого свои вкусы. Кому-то нравится шоколадное мороженное, кому-то клубничное… <���…> Прости за аналогию с едой, лучшего объяснения я не могу подобрать. [19] Майер С. Сумерки. С. 239.

И Елена в «Дневниках вампира» тоже периодически становится пищей для вампира — «вегетарианца» Стефана, в особо трудные для вампира времена. Итак, даже в слабой версии вампирских текстов человек представляет собой пищу для вампиров: вампиры либо банально сосут его кровь, либо вдобавок потребляют его энергию («Дозоры»), либо добывают из него смесь того и другого в виде баблоса («Empire V»). В любом случае человек — это либо продукт, готовый к употреблению, либо полуфабрикат.

Отношение к человеку как к естественной пище для вампира прямо формулируется и в «Сумерках», и в «Дневниках вампира». По словам героя «Сумерек» Эдварда, вампиры воплощают собой часть естественного порядка вещей, выполняя роль хищников, для которых люди — такая же добыча, как зайцы для волков. В романе Пелевина культура и цивилизация оказываются побочными продуктами вампирского «молочного животноводства». Вот как объясняет положение дел вампир Энлиль Маратович вампиру-неофиту Раме, герою романа:

— Ты знаешь, что такое пищевая цепь? Или, как иногда ее называют, цепь питания? <���…> Как кролик и удав, лягушка и француз. Ну, или как француз и могильный червь. Считается, что люди — вершина пирамиды, поскольку они могут есть кого угодно, когда угодно и в каком угодно количестве. На этом основано человеческое самоуважение. Но на самом деле, у пирамиды есть более высокий этаж, о котором люди в своем большинстве не имеют понятия. Это мы, вампиры. Мы высшее на Земле звено <���…> Вампиры не только высшее звено пищевой цепи, — продолжал Энлиль Маратович, — они еще и самое гуманное звено. Высокоморальное звено. [20] Пелевин В. Empire V. С. 49.

В «Дневниках вампира» вампир Дэймон прямо заявляет, что убийство людей составляет важную часть его идентичности, его личности, от которой он не собирается отказываться.

«Почему ты убиваешь людей?» — спрашивает вампира его подружка-девушка, которой он закусывает сразу же после этого разговора. «Потому, что мне это нравится», — отвечает ей вампир. «Такова моя природа, я таков. <���…> Но она хочет, чтобы я стал лучше, чем я есть, что означает, что я не смогу оставаться тем, кем я являюсь в действительности. Ты видишь, в чем состоит моя проблема?» [21] The Vampire Diaries, season 2, episode 13.

Такое ничем не омраченное отношение вампира к человеку как к пище — очевидное новаторство по сравнению с вампирской классикой или вампирскими текстами предшествующих эпох, где покушения вампиров на жизнь героев-людей рассматривались как преступления, как ужасающая аномалия, нарушающая естественный порядок вещей и моральный закон.

Характерно, что современные монстры не являются развитием идеи сверхчеловека в том смысле, в каком она подразумевала преодоление человеком своих возможностей в рамках его сугубо человеческой природы. Напротив, в наши дни эта идея приобрела новый смысл: сверхчеловек — это далеко превосходящий человека нелюдь, существо принципиально иной, нечеловеческой природы, до которой человек никогда и ни при каких условиях не сможет дотянуться. Этот аспект не случайно иронически обыгрывает Пелевин в подзаголовке своего романа «Повесть о настоящем сверхчеловеке», показывая, что настоящим «сверхчеловеком» в наши дни может быть только вампир.

Следует особо подчеркнуть, что современные нелюди, в том числе и вампиры, не являются аллегориями человеческих добродетелей и пороков, как животные в баснях Эзопа — Лафонтена или говорящие зверюшки народных сказок [22] Об образе зверя см.: Тимофеева О. Зверинец духа // НЛО. 2011. № 107. . Нелюди ничего не репрезентируют и ни за что не стоят в текстах, кроме самих себя. Их единственная функция состоит в том, чтобы отрицать значение человека как достойного предмета искусства и как эстетического идеала. И именно это — отрицание человеческой природы и ее значимости, выражение глубокого разочарования в человеке и его способностях — стяжает симпатии и публики, и писателей, и режиссеров.

Не стоит забывать, что вампир, выдвинувшийся на роль нового эстетического идеала, — это не нейтральный персонаж. На протяжении столетий этот образ, так же как и образы других крайне популярных нелюдей — оборотней, ведьм и т. д., олицетворял мистические силы зла, несущие гибель людям. В вампирских текстах, предшествовавших последнему тридцатилетию, борьба человека с монстрами и победа над ними была тем, чему сопереживали и чему радовались читатели и авторы. Идеализация нечеловеческих монстров — нелюдей означает важный шаг на пути радикального отрицания людьми ценности человечества.

Теперь задумаемся о том, как влияет новый статус нелюдя в зрелищных искусствах и литературе на восприятие человека, и в частности на тезис о человеческой исключительности, который так много обсуждается в последнее время.

Надо сказать, что вопрос о том, что означает для современной культуры превращение монстра в эстетический идеал, не попадает в поле зрения авторов вампирских штудий [23] Spadoni R. Strange Botany in Werewolf of London // Horror Studies. 2010. Vol. 1. № 1. P. 49–71; The Twilight Mystique: Critical Essays on the Novels and Films / Marijane Osborn, Amy M. Clark, Donald E. Palumo, C.W. Sullivan (Eds.). McFarland, 2010. , поскольку в большинстве случаев, как мы уже отмечали, вампиры рассматриваются критиками с симпатией и сочувствием. Даже когда Роберто Эспозито подчеркивает опасность, которую вампиры представляют для человека в силу их «иммунности к человечности» (в чем он следует за Делёзом и Гваттари), он все равно приходит к выводу, что вампиры необходимы для укрепления социального единства общности [24] См.: Esposito R. Bios: Biopolitics and Philosophy (Posthumanities). University of Minnesota Press, 2008. . Впрочем, этот последний тезис тоже восходит к длительной традиции изучения истории Средневековья, в которой рассматривать воображаемых монстров как необходимый компонент «социального клея», сплачивающего общество, стали начиная с Робера Мандру.

Превращение вампира в новый эстетический идеал радикально меняет взгляд на место человека среди других живых существ. Действительно, возможность представить себе человека в качестве звена в пищевой цепи, в качестве необходимой диеты для другого, не только физически более сильного, но и эстетически гораздо более привлекательного вида, пусть даже воображаемого, куда более решительно кладет конец идее человеческой исключительности, чем могли бы мечтать многие сторонники прав животных и зеленого движения, не говоря уже о некоторых антропологах и социологах.