Дина Хапаева - Вампир — герой нашего времени

В этой связи трудно не провести параллель между сегодняшней интеллектуальной ситуацией и атмосферой середины XVIII века, временем рождения британского готического романа и научной биологии. Готический роман формировался под влиянием дебатов в философии и естественных науках того периода о том, в чем состоит особенность человека по сравнению с другими живыми организмами. Создание монстра Франкенштейна можно считать отголоском этих дебатов, художественным ответом на вопрос о том, где проходит грань между человеком и монстром [25] Fayter P. Late Victorian Science and Science Fiction: Victorian Science in Context / Bernard Lightman (Ed.). University of Chicago Press, 1997. . Тогда, в середине XVIII в., идеи Просвещения только набирали силу, рационализм вырастал в мощное течение, а научный прогресс выглядел единственным способом изменить общество к лучшему. Готический роман был слабым протестом против рациональной эстетики Просвещения — его примером являются робкие попытки Горация Уолпола полемизировать, в предисловии ко второму изданию «Замка Отранто», с Вольтером. Антропоцентрическая эстетика Просвещения, идеализировавшая человека, безграничность его познания и его способность менять мир и общество к лучшему, создала интеллектуальный климат, в котором вопрос о человеческой исключительности был решен однозначно положительно.

Сегодня мы живем в совершенно другой атмосфере. Кризис идеологии Просвещения, вызванный катастрофой гуманизма ХХ в. и «предательством интеллектуалов», разочарование в теории прогресса, в научной объективности и в научной рациональности вызвали к жизни противоположную тенденцию, благодаря которой эта старая дилемма стала смотреться совершенно иначе.

Интересно отметить характерное совпадение. Именно в момент начала бума популярности вампиров и прочих нелюдей в 1990-е годы вопрос об отличии человека от других живых существ приобрел новую остроту. Причем не только в философии или политическом дискурсе: его радикальный пересмотр был начат также в науках о человеке. Примером может послужить теория сетей, в которой стираются границы между человеком и другими предметами и где люди и компьютеры, лабораторные мыши и книги приобретают одинаковый статус участников процесса обмена информацией и социальных взаимоотношений [26] La science telle qu’elle se fait / Sous la direction de M. Callons et B. Latour. Paris, 1991; Latour B. Pandora’s Hope: Essays on the reality of science studies. Cambridge, MA: Harvard University Press, 1999. См. также: Хапаева Д. Герцоги республики в эпоху переводов. Гуманитарные науки и революция понятий. М.: НЛО, 2005. С. 66–72. .

Наиболее ярким примером попытки пересмотра человеческой исключительности является книга «Конец человеческой исключительности» Жан- Мари Шеффера, перевод которой только что стал доступен российскому читателю [27] Schaeffer J.-M. La Fin de l’exception humaine. Paris, 2007; см. также дискуссию об этой книге: Le Debat. 2008. № 152. Шеффер Ж.-М. Конец человеческой исключительности / пер. с фр. С. Зенкина. М.: НЛО, 2010. . Шеффер приходит к выводу об отсутствии оснований для выделения человека из других живых существ, в противовес предшествующей философской традиции, в рамках которой, по мысли автора, человек как думающая машина противопоставлялся биологическому организму. Эту оппозицию между культурой и природой, которую он называет «Тезисом» с большой буквы, Шеффер разоблачает как некоторую «идеальную позицию» [28] Шеффер Ж.-М. Конец человеческой исключительности. С. 12. , признавая, что ее трудно приписать какому-то конкретному философу. Интересно, что в борьбе против антропоцентризма и дуализма природы и культуры, в которой главными противниками Шеффера становятся гуманисты и просветители, а также феноменологи и экзистенцалисты, союзниками в осознании значения теории Дарвина оказываются либо восточные религии, либо первобытные верования.

Впрочем, Шеффер по-своему прав: действительно, если отбросить, как он предлагает, культуру и сознание как основополагающие понятия, на которых зиждется враждебный автору тезис о человеческой исключительности, размыв границы между культурой, природой и социальной сферой вслед за Дж. Серлем, то разница между человеком и бесшерстным кротом покажется и правда несущественной.

Возможно, причина, по которой книга Шеффера имела столь громкий успех и вызвала новый виток дебатов, коренится в том, что констатация конца человеческой исключительности в качестве главного тезиса была вынесена в ее заглавие. Совпав с переменами в общественных настроениях, она стала ярким выражением сегодняшнего стремления покончить с человеческой исключительностью. В любом случае и ее появление, и ее успех симптоматичны: они показывают, как меняется отношение в человеку в современной культуре.

Изменение отношения к человеку имеет еще один немаловажный аспект. Дело в том, что многие вампирские тексты принадлежат к жанру романа взросления. С момента возникновения этого жанра задачей подобного рода произведений было помочь подросткам стать взрослыми, восприняв культурные нормы своего времени и общества. Критики многократно отмечали, что «Сумерки», «Дневники вампира», «Интервью с вампиром» и «Empire V» — это романы взросления, повествующие о первой любви, об установлении первых серьезных отношений, о переходе из возраста детей, школьников к самостоятельной взрослой жизни.

Удивительным образом, критики, как будто сговорившись, не обращают внимания на тот факт, что тем, за кем следуют современные подростки, считывая с текстов культуры коды социального поведения и навыки взрослой жизни, в наши дни является не человек, а чудовище, нелюдь — вампир. Иными словами, дети получают в качестве своего образца, своего путеводителя по взрослой жизни не человека, как это было в предшествующие эпохи, а нелюдя, единственным и главным предназначением которого является отрицание права человека на существование и в качестве исключительного разумного существа, обладающего культурой, и в качестве эстетического идеала, и в качестве объекта искусства.

С «пропедевтической» ролью вампира в современной культуре связан еще один важный аспект его образа, который имеет прямое и непосредственное отношение к его популярности. Дело в том, что вампиры — это живые мертвецы. Надо сказать, что с этой точки зрения между классикой и современными вампирскими текстами нет разногласий. Они удивительно едины в том, что вампир — это живой мертвец.

В вампирской классике при свете дня вампиры были принуждены спать в своих гробах. Как, безусловно, помнят читатели «Дракулы», днем вампир лежал в своем гробу и был даже вынужден путешествовать вместе со своим гробом, гробами своих девиц и даже с землей из своей могилы. Другой незабываемый пример — описание казни Кармиллы, когда была вскрыта ее могила: