Вячеслав Недошивин - Литературная Москва. Дома и судьбы, события и тайны

Самое удивительное, что здесь же, в Розовом зале, когда дом станет «Домом искусств», она через год, 7 июля 1919 г., будет читать собравшимся дерзкие стихи как раз из пьесы «Фортуна», которую здесь и писала. В зале сидели поэты, партийцы, сам Луначарский, нарком! А она, тряхнув кудряшками, тронутыми уже легкой сединой, с вызовом закончит: «Так вам и надо за тройную ложь Свободы, Равенства и Братства!..» Речь в пьесе шла о Французской революции, но она, прочитав ее, ликовала: «Вот это жизнь!.. Монолог дворянина — в лицо комиссару. Жаль только, что Луначарскому, а не… всей Лубянке, 2!»

Ну, и второй факт. Он короче, но не менее романтичен. Вряд ли его знают нынешние посетители ресторанов ЦДЛ. Просто в свой последний приезд в Москву, в 1921 г., за несколько месяцев до расстрела, Николай Гумилев, который год назад уже останавливался здесь, пришел сюда поздно ночью, когда ворота «Дома искусств» были уже закрыты. Он пришел к женщине, к поэтессе Аделине Адалис, которая жила здесь в одном из флигелей. Он обещал прийти. И признавался: недолго думая, перемахнул через высоченную ограду.

Что ж, это стоит запомнить! Этот дом штурмовал за четыре месяца до расстрела 35-летний поэт, воин, дважды георгиевский кавалер и отчаянный сердцеед!..

222. Пожарский пер., 5(с.), — Ж. — с 1952 по 1984 г. — прозаик, критик, литературовед, кинодраматург, мемуарист, лауреат Госпремии (1979) Виктор Борисович Шкловскийи его вторая жена — Серафима Густавовна Суок. В этом доме, через два года после смерти жены, писатель скончался.

Здесь сказки кончились! Они поженились как раз тут, в 1956-м. Для обоих это был не первый брак. Для Суок вообще пятый, если считать и гражданский брак с Юрием Олешей, который обессмертил ее как «бездушную куклу» в своей сказке «Три толстяка». Но «сказок» в их жизни было, может, побольше, чем у других. Сказка или нет, не знаю, но Суок, когда Шкловский уходил из этого дома «по делам», иногда бросала ему вслед: «Дружочек, ты когда вернешься сегодня — опять завтра?..»

Но не спешите улыбаться: крупнейший литературовед, писатель и критик (его в молодости у Горького звали, представьте, ни много ни мало — «Пушкиным»), был и сам довольно остроумен, но остроумен особо — по тому времени! Актрисе Рине Зеленой как-то признался, что когда сидит в президиумах, то ему всегда кажется, что «сейчас кто-то подойдет сзади, положит руку на плечо и спросит: „А ты что тут делаешь?..“»

А и впрямь, что он делал и сделал в своей жизни, самый главный «литературный формалист»? На заре жизни занимался «теорией поэтического языка» (стал автором хрестоматийных ныне работ «О поэзии и заумном языке» и «Искусство как прием»), написал тьму книг, в том числе и повести, а первые мемуары «Сентиментальное путешествие» тиснул вообще за 60 лет до смерти, в 1923 г. Зато не литературная его жизнь читается, как легенда!

Георгиевский кавалер в Первую мировую (крест вручал сам генерал Корнилов), свергал в Киеве гетмана Скоропадского, будучи, кстати, в войсках самого гетмана, потом стал эсером и после «эсеровского мятежа» бежал в Берлин, где влюбился в Эльзу Каган, будущую писательницу Эльзу Триоле (об этом его книга «ZOO. Письма не о любви, или Третья Элоиза», в которой признался, что любит ее, а она его заставляет «висеть на подножке» своей жизни). Грустная книга про эмиграцию, но грустным было и возвращение в Россию. «Я живу плохо, — написал, вернувшись, в книге „Третья фабрика“. — Живу тускло, как в презервативе…»

Впрочем, сказки кончились в его жизни даже раньше переезда в дом на Пожарском. Еще на Первом съезде писателей он сказал нечто невероятное. «Спор о гуманизме, — сказал, — кончается на этой трибуне, и мы остаемся, мы стали единственными гуманистами мира, пролетарскими гуманистами». И вдруг прибавил: «Если бы сюда пришел Федор Михайлович (Достоевский. — В. Н. ), то мы могли бы его судить как наследники человечества, как люди, которые судят изменника…» А когда ОГПУ-НКВД повез писателей на Беломорканал показать, как «перевоспитывают врагов советской власти», то очерк Шкловского об этом был едва ли не самым большим в коллективной книге литераторов.

Не знаю, судить его за трусость было бы несправедливо. Ведь мало кто знал, что в 1918-м один из его старших братьев, Николай, был расстрелян как «правый эсер», а второй, Владимир, филолог, преподаватель духовной академии, помотавшись по тюрьмам и лагерям, — расстрелян в 1937-м. Он и в этом доме все еще боялся. Осудил Пастернака, когда никто не тянул его за язык (он был в это время в Крыму). А когда Вениамин Каверин прочел ему главу в своих воспоминаниях про «засаду» на него в квартире Тынянова, перед его побегом в Берлин (бог знает сколько уже лет назад), то и он и Суок весело посмеялись. Но на другой день, пишет Каверин, «явился один, без жены, озабоченный: „Ты понимаешь, у тебя там левый эсер, меньшевичка и ждут меня. Заговор!..“ Он, — заканчивает Каверин, — испугался того, что когда-нибудь я опубликую рукопись, и тогда покажется, что он был причастен к заговору, а это опасно…»

Правда, перед Достоевским косвенно извинился. Поэт Евгений Рейн вспомнит потом, что в 1963-м Шкловский преподавал на Высших сценарных курсах. И вот в конце одной из лекций, слышанной Рейном, вдруг заговорил о каторге Достоевского. «Он вспомнил орла, которого каторжники выпускали на свободу, — пишет Рейн. — Он вытянул вперед руку и закричал: „Вот орел побежал по степи к свободе!“ Искусственная челюсть вылетела у него изо рта, но не упала, он поймал ее в воздухе протянутой рукой…»

Смешно, конечно, друзья, но ведь и бесконечно грустно. Он же назвал когда-то сборник своих статей «Гамбургский счет», после чего этим выражением стали мерить достижения в литературе. Но именно этого «счета», на мой взгляд, ему и не хватило, чтобы стать великим литературоведом и нынешнего дня.

223. Покровка ул., 3/7, стр. 1а(с.), — доходный дом (1877, арх. К. Бортников). Здесь располагались меблированные комнаты «Компания». Позже, в 1920-х гг., в этом здании располагалось общежитие писателей, членов комсомольского объединения «Молодая гвардия». Здесь же издавался журнал с одноименным названием.

Здесь до революции были, как вспоминал поэт Михаил Светлов, какие-то дешевые номера. «А может, просто публичный дом, — рассказывал он Лидии Либединской. — Во всяком случае, в моей комнате очень долго не мог выветриться подозрительный запах дрянных духов, а из углов без конца выметали черные шпильки. В начале двадцатых годов в этом доме устроили писательское общежитие».

Дом № 3/7, стр.1а по Покровской улице

Здесь в 1927–1928 гг. жили: будущий генеральный секретарь и председатель правления Союза писателей СССР (1946–1954) Александр Александрович Фадеев, Валерия Анатольевна Герасимова(писательница, жена А. А. Фадеева), Артем Веселый(Николай Иванович Кочкуров), Юрий Николаевич(Натанович) Либединскийи его первая жена Марианна Анатольевна Герасимова(сотрудница ОГПУ, сестра жены А. А. Фадеева), Борис Леонтьевич Горбатов, Марк Борисович Колосов, поэты (авторы «Песни о Щорсе», «Партизан Железняк», «Черный ворон» и др.), Михаил Семенович Голодный(Эпштейн), Михаил Аркадьевич Светлов(Шейкман), и комсомольский поэт, который в 1935-м здесь, в общежитии, бросившись из окна, покончит с собой, — Николай Иванович Дементьев.