Вячеслав Недошивин - Литературная Москва. Дома и судьбы, события и тайны

Алексей Сеземан вместе с матерью Антониной Насоновой, отчимом Николаем Клепининым, младшим сводным братом (по матери) Дмитрием Сеземаном и сестрой Софьей вернулся в СССР из Парижа вместе с мужем Марины Цветаевой, Сергеем Эфроном. Не «вернулись», конечно, — тайно бежали из Франции как сотрудники НКВД, провалившие одно из заданий. И Клепининых-Насоновых, и Эфрон-Цветаевых Лубянка поселила на одной из «спецдач» в Болшеве, где сначала арестовали дочь Цветаевой, Ариадну Эфрон, а потом, в 1939-м, мужа Марины Цветаевой, Сергея, и соседей по даче Клепинина, Насонову и их старшего сына — Алексея. Младших детей: сына Цветаевой Георгия (Мура, как его звали в семье) и его ближайшего друга Дмитрия Сеземана — «карательная машина» НКВД на первых порах не тронула.

Вот в этот дом, на Якиманку, и вернулся весной 1943 г. двадцатисемилетний Алексей Сеземан, вернулся к жене, отбыв четыре года в тюрьмах и лагерях. Он не знал еще, что его мать (кстати, двоюродная правнучка вице-адмирала, героя Севастопольской обороны Корнилова и дочь ученого-биолога Николая Насонова), по не подтвержденным доныне сведениям, умерла в тюрьме от объявленной голодовки, а отчим Николай Клепинин и муж Цветаевой, Сергей Эфрон, были в 1941 г., как «французские шпионы», расстреляны. Не знал этого и сын Марины Цветаевой и Сергея Эфрона, Мур, восемнадцатилетний юноша с «маленьким сердцем», который после смерти Марины Цветаевой в Елабуге не только рвался в Москву, найти Сеземанов и особо своего давнего, еще с Парижа, друга Диму Сеземана, но и твердо решил стать писателем, переводчиком и, как писал, главным специалистом по французской литературе, в частности «по Малларме», поэту-символисту.

Дмитрию Сеземану еще из Чистополя написал: «Митя, дружище! Я пишу тебе, чтобы сообщить, что моя мать покончила с собой — повесилась… У меня нет желания распространяться об этом: что сделано — то сделано. Все, что я могу тебе сказать по этому поводу, — это то, что она правильно поступила: у нее было достаточно поводов и это было лучшим выходом из положения, и я полностью одобряю ее поступок…»

Человек «с маленьким сердцем» — это, читатель, не метафора, что легко можно было бы предположить, прочитав не столь давно изданный двухтомник его злоязычных, мизантропических и эгоистических дневников, где он даже гениальную мать свою не раз называет «дурой». Нет, маленькое сердце — это его натуральный физиологический недостаток. Просто через две недели после смерти Марины Цветаевой на медосмотре в чистопольской школе выяснилось, как он сам занесет в дневнике, что у него «слишком маленькое сердце… к общим пропорциям; примерно раза в два меньше, чем следует». Он радостно пишет, что благодаря этому на общие работы его не направят. «И то хлеб», — подводит итог обследования. Но ведь символично — «человек маленького сердца»…

Мур вернется в полуголодную и полутемную Москву как раз в 1943-м. И именно в этом доме, да еще у своей тетки Елизаветы Яковлевны Эфрон ( Мерзляковский, 16) и в семье архитектора Андрея Константиновича Бурова ( Тверская, 25), он и останавливался тогда, поступив-таки в Литинститут и до поры до времени оттягивая призыв в армию.

Новое имя здесь — Буров. Он, находясь в 1935-м в поездке по Европе, познакомился как-то в Париже с Мариной Цветаевой. И вдруг в его «старомосковский дом» на Тверской жена его, Ирина Валентиновна, как раз в 1943-м приводит сына Цветаевой — Мура. Оказывается, на вечере в Литинституте она услышала, как рядом два молодых человека рассказывали друг другу по-французски довольно фривольные анекдоты. Она, пишут, не выдержала, засмеялась и предупредила, что все понимает. Так Мур и его друг (а это был как раз Дмитрий Сеземан) оказались в доме на Тверской. Здесь, пишет биограф Цветаевой, Мария Белкина, Мур даже встретит свой последний Новый год, 1944-й, для него — вообще последний. И последний раз будет здесь счастлив. Здесь читал стихи, болтал по-французски, здесь его кормили и привечали. И сюда, когда через два месяца его призвали в армию, напишет молящее о спасении письмо: «Дорогие Буровы, помогите мне выбраться отсюда. Здесь кругом воры, убийцы. Это все уголовники, только что выпущенные из тюрем и лагерей. Разговоры они ведут только о пайках и о том, кто сколько отсидел. Стоит беспросветный мат. Воруют все. Спекулируют, меняют, отнимают. Ко мне относятся плохо, издеваются над тем, что я интеллигент. Основная работа тяжелая, физическая: разгрузка дров, чистка снега…»

Он все-таки вырвется на фронт и в июне 1944-го окажется в маршевой роте 154-й стрелковой дивизии. В последнем письме сестре Ариадне от 17 июня 1944 г. напишет: «Боев еще не было, царит предгрозовое затишье в ожидании огромных сражений и битв. Кормят несколько лучше, чем в запасном полку… Завтра пойду в бой автоматчиком или пулеметчиком. Я абсолютно уверен в том, что моя звезда меня вынесет невредимым из этой войны и успех придет обязательно».

Писал, что урывками пишет книгу о Малларме, что задумал антологию 25 французских авторов, что все равно станет первым специалистом по французскому символизму. Но — 7 июля под деревней Друйка, в первом же бою был смертельно ранен. И, как и у матери, могилу его не найдут…

Правда, в доме на Якиманке, куда он забежит попрощаться перед уходом в армию, он оставит Сеземану «на сохранение» четыре серебряные ложки с семейными вензелями Эфронов, подстаканник и деревянную шкатулку Марины Цветаевой. И Алексей, и Дмитрий Сеземан выживут. Оба будут работать после войны переводчиками на Всесоюзном радио, преподавать, а потом вырвутся во Францию, где и скончаются в разные годы. От Дмитрия, который умрет в 2010 г., останется его переписка с Муром и две книги («В Москве все спокойно» и «Исповедь чужака»). А от Алексея, которого привезут хоронить в Москву, — воспоминания с посвящением Марине Цветаевой, изданные в 1991-м. Ну и те реликвии, оставленные сыном поэта.

Сестра Сеземанов — Софья, чьей крестной матерью была в Париже Зинаида Гиппиус, долгое время будет работать в музее Цветаевой, в Болшеве. И именно ей, в музей дома, где еще не разоренная семья Цветаевой-Эфронов единственный раз жила вместе, и передаст живущая в доме на Якиманке дочь Алексея Сеземана, Марина Алексеевна Мошанская, и ложки, и подстаканник, и шкатулку Марины Цветаевой.

Последняя память поэту от человека «с маленьким сердцем».

320. Якиманка Бол. ул., 43(с.), — дом купца Николая Игумнова (1895, арх. Н. И. Поздеев). Ж. — с 1926 по 1928 г. — писатель-фантаст, член ЦК РСДРП, идеолог Пролеткульта, с 1925 г. — организатор и директор располагавшегося в этом доме Института переливания крови — Александр Александрович Богданов(Малиновский). В этом доме Богданов погиб от неудачно поставленного на себе научного опыта. Ныне — посольство Франции.