Вячеслав Недошивин - Литературная Москва. Дома и судьбы, события и тайны

108. Долгоруковская ул., 17(с.), — Ж. — до 1928 г. — философ, психолог, искусствовед, переводчик, педагог, профессор, с 1921 г. директор Института научной философии при МГУ — Густав Густавович Шпет, его вторая жена — Наталья Константиновна Шпет(урожд. Гучкова) и трое детей их: Татьяна, Маринаи Сергей. Через много-много лет Татьяна Шпет (в замуж. Максимова) станет матерью балерины, народной артистки СССР Екатерины Сергеевны Максимовой.

«Вышлите шапку» — эта телеграмма из Сибири, из двух всего слов, была последней, перед последним арестом, телеграммой Шпета.

Философ, психолог, искусствовед Г. Г. Шпет

Но послал ее из Томска не он — соседи по дому. Шпет догадывался: его, сосланного в Сибирь в 1935-м, все равно арестуют вновь, и договорился с женой в Москве и соседями в Томске, что два этих слова будут обозначать новое заключение. Он, прозорливец, не знал только, что два этих слова «обозначат» и расстрел его в 1937-м, через две недели после улетевшей в Москву телеграммы.

Говорят, убить человека — это уничтожить вселенную. К Густаву Шпету это подходило просто буквально. Энциклопедист по образованию (учился в Сорбонне и Эдинбурге, стажировался в Геттингенском университете), философ, филолог, искусствовед и театровед, переводивший не только «Даму с камелиями» для Театра Мейерхольда и три романа Диккенса, в том числе «Посмертные записки Пиквикского клуба», но и труднейшую для перевода «Феноменологию духа» Гегеля (он ведь знал 17 языков), наконец, блестящий профессор Московского университета и Высших женских курсов, читавший лекции (вдумайтесь в это!) — по логике, психологии, философии и истории научной мысли, по этнопсихологии, эстетике, теории искусства и педагогике, вице-президент Российской академии художественных наук (с 1924 г.), директор Института научной философии и вдобавок — проректор Академии высшего актерского мастерства, так вот он появился в Москве еще в 1907 г. и первое время жил на Божедомке ( Дурова ул., 12),потом во 2-м Неопалимовском, 4,а с 1914 г. на Бол. Пироговской, 7.

«Высок, строен, гладко причесан на косой пробор, всегда в крахмальном воротничке, джентльмен с головы до ног, — вспоминала одна из знакомых. — В спорах Шпет заткнет за пояс кого угодно… Он отвечал так, что никто не мог ничего возразить, и все начинали смеяться…» А Андрей Белый, знавший его еще в годы учительства Шпета на Высших женских курсах В. И. Герье, напишет: «Он сражал философских курсисток, и десятками расплодились ″шпетистки; очень многие носили тогда на груди медальончик с портретом Шпета». Кстати, в одну из курсисток, девятнадцатилетнюю Наташу Гучкову, влюбился и учитель; она станет женой Шпета, родит ему троих детей и в 1937-м как раз и получит ту последнюю телеграмму его.

Кого только не принимали во 2-й квартире этого дома! У Шпетов засиживались Андрей Белый, Макс Волошин, Юргис Балтрушайтис, Валерий Брюсов, Пастернак, Пильняк, Антокольский, Книппер-Чехова, Таиров, Коонен, Качалов, Москвин, Гельцер, Нейгауз, Щусев и сколько еще. Актриса и режиссер Вера Комиссаржевская даже оставляла здесь «на хранение» свои вещи: туалетный столик с большим зеркалом, какие-то хрустальные флаконы с серебряным оплетением и какое-то приспособление для ее лайковых перчаток. А Луначарский лично «отбил» его, когда ученого хотели выслать из России в 1922-м на тех самых «философских пароходах». Может, и зря, Анатолий Васильевич, ведь тогда его бы не расстреляли в 37-м.

Арестовали Шпета в 1934 г. и уже не в этом доме. К тому времени он переехал в свой последний дом ( Брюсов пер., 17). Обыск, поваленные на пол полки с книгами, перевернутые ящики стола и на рассвете неловкое прощание при посторонних с «милой Натулей». Качалов тут же написал письмо Сталину в защиту друга. А другой друг и ученик Шпета Габричевский уже давал на Лубянке показания на него: «В период работы… с 1926 по 1930 год мы под лозунгом ″„За чистую науку“″ вели активную борьбу с марксизмом… Вице-президентом академии был Шпет Г. Г., являвшийся политическим лидером нашей контрреволюционной деятельности…» В вину «самому близкому человеку» и «недавнему другу» он поставил даже работу над немецко-русским словарем: «Большой немецко-русский словарь является контрреволюционно-фашистским. В нем выброшена марксистская терминология, отражающая борьбу и быт пролетариата, стерто всякое понятие о классах и классовой борьбе…» А ведь на допросах, замечу, тогда еще не били арестованных, как будут бить Шпета в 37-м.

Словом, дело № 1008 вменяло Шпету, что он «являлся руководителем группы русских фашистов, входивших в состав немецкой фашистской организации в СССР и… имел личную связь с руководителем немецкой фашистской организации в СССР». В итоге — высылка в Енисейск. А арестованного Габричевского освободили, он отделался запрещением жить в столице. К нему ездила жена Шпета, просила отказаться от ложных показаний, но — куда там… Когда она написала об этом мужу, Шпет ответил: что ж, у него, у Габричевского, нет детей, и ему не придется «смотреть им в глаза».

А потом из Томска, куда хлопотами Качалова, Нейгауза, Щусева и Книппер-Чеховой перевели ссыльного и где он успел доперевести ту самую «Феноменологию духа», и пришла та телеграмма из двух слов.

Наталье Константиновне, когда она рванулась в Томск, сказали: ваш муж приговорен к 10 годам «без права переписки». Она не знала, разумеется, что это означает расстрел, и почти сразу написала Сталину. «Такой человек нужен нашей стране! Он честный работник, на слово которого можно положиться, он не изменит, и его не подкупить!» И, к несчастью, добавила: он «не немец», фамилия Шпет украинская и происходит от глагола «шпетить», что значит — «насмехаться». Уже одно это было преступлением. Ведь «насмехаться» в те годы и значило — вредить советской власти. А Шпет и впрямь был насмешник — веселый, умный, язвительный и принципиальный… И, помните, он всегда «отвечал так, что никто не мог ничего возразить…» И разве в тридцатых нужны были Родине такие?

109. Дорогомиловская Бол. ул., 11(с.), — Ж. — в 1941 и в 1943 гг. — поэт, прозаик, драматург, сценарист и переводчик, литературовед, критик и пушкинист — Юрий Николаевич(Носонович) Тынянов(псевдоним Юзеф Мотль). Это единственный сохранившийся московский дом, где жил и скончался петербуржец Юрий Тынянов, автор романов и повестей «Кюхля», «Смерть Вазир-Мухтара», «Подпоручик Киже», «Восковая персона» и многого другого.

Правда, здесь, на Дорогомиловской, он уже мало походил на себя — рассеянный склероз, развивавшийся в нем с 1930-х гг., привел к тому, что он сначала еле ходил, опираясь, как вспоминают, «на щегольскую трость, которую с молодости завел себе и которая оказалась теперь нужной ему подпоркой», потом у него отнялись ноги, позвоночник, шея. Тут, привезенный из эвакуации, он не только уже не вставал — он даже голову не мог поднять с подушки. А ухаживала за ним не жена Елена Зильбер — родная сестра Вениамина — и не дочь, а его родная сестра Лидия, ставшая когда-то женой Каверина. Да, с молодости Тынянов и Каверин были женаты на сестрах друг друга. И как раз Каверин, доставив его сюда, констатировал: «У постели смертельно больного Тынянова меня поразило, что он больше не может читать. Это было месяца за три до его кончины. Я принес лупу, — вспоминал, — но Елена Александровна (его жена и моя сестра) шепнула, чтобы я спрятал ее… Не может читать! Отрезан от книг, от мира, в котором он был хозяином, властелином!..»