Владимир Гаков - Четыре путешествия на машине времени (Научная фантастика и ее предвидения)

Никто тогда не знал, что история запомнит и ее молчаливое участие в беседах, что велись дождливыми вечерами. Ведь этой девушке, почти ребенку, человечество будет обязано рождением сразу трех созданий, о которых заговорят век спустя. Новой литературы, нового образа и нового же мифа. Новорожденная литература превратится в одну из самых популярных в XX веке, образ чудовища будет терроризировать воображение писателей и совесть ученых и с триумфом завоюет киноэкран. А стоит появиться молодой науке — кибернетике, вспомнят и о мифе…

Все три чада Мэри Шелли (1797 — 1851) явились на свет одновременно, читатель познакомился с ними в книге, которая была задумана как раз летними месяцами 1816 года и вышла двумя годами позже. Называлась книга "Франкенштейн".

Сейчас это имя часто пишут без кавычек, как нарицательное; многие искренне считают, что лучшего символа современной науки не найти. "Попытаемся отыскать достойного преемника жуткого творения Франкенштейна, — патетически восклицает со страниц журнала "Дедалус" известный американский публицист-технофоб Теодор Роззак. — Что мы можем выбрать (ужасов-то современных — тьма)? Бомбу? Генетического "робота"? Бихевиористскую промывку мозгов? Компьютер-деспот? Не правда ли, современная наука в изобилии предлагает нам таких чудовищ?" Символ, рожденный фантазией Мэри Шелли, пришелся по мерке не ее веку — будущему.

С "Франкенштейном" связывают и появление научной фантастики— такой, как мы ее сегодня себе представляем. Еще будет поломано немало копий в спорах о том, так ли это на самом деле, ведь в книге действительно чудесным образом сплелись романтическая недосказанность "готического романа" и трезвый рационализм новой литературы, рожденной техническим прогрессом. Но для той фантастики, о которой пойдет речь дальше, отсчет начался с "Франкенштейна".

У новорожденной были братья-близнецы: образ и миф.

Своей книгой Мэри Шелли открыла первую страницу философской драмы о столкновении людей с ими же созданными искусственными существами, драмы о Человеке, хотя бы в мечтах ощутившем себя в роли Создателя. И как во всяком прологе, в романе Шелли читатель-зритель уже в состоянии уловить то настроение, что не покинет его долгие четыре действия этой драмы.

В прологе задан образ. Мэри Шелли не писала о роботе; у существа из плоти и крови, вызванного к жизни Виктором Франкенштейном, был человеческий мозг. Ни о какой кибернетике еще и речи не шло, и в книге нашли отражение более созвучные времени идеи из области биологии, химии и медицины. Но не научным проблемам посвящался роман Мэри Шелли. Волновало писательницу другое: воздействие набиравшей силу науки на жизнь людей.

Остается только позавидовать ее писательской интуиции. Искусственное существо, взбунтовавшееся против создателя… Спустя столетие эта философская проблема уже никому не покажется отвлеченной. Она со временем превратится в одного из трех китов, на которых будет покоиться основание современной научной фантастики. И когда в предисловии к роману Мэри Шелли писала: "Творчество состоит в способности почувствовать возможности темы и в умении сформулировать вызванные ею мысли", — писала-то она фактически о себе…

Что нового принес с собой "Франкенштейн"? Детище всемогущего разума вдруг обнаруживает незапланированные свойства, стремления и способности и в конце концов восстает… Где-то ведь это уже было? Мэри Шелли дает ясный ответ в подзаголовке романа: "Современный Прометей". Однако, кроме неожиданной инверсии старинного мифа, в книге схвачено что-то еще, что-то безусловно важное и относящееся более к науке, чем к мифологии.

Не символическое ли это выражение самой идеи прогресса, ход которого вырвался из-под контроля цивилизации? Стоит встать на такую точку зрения, как книга Шелли приобретает иной смысл, — это уже не просто очередной "готический роман", насыщенный тайнами и роковыми страстями. Ведь в те времена никто не писал о прогрессе. О мире, в который хлынула лавина изменений — и темп их возрастал до тех пор, пока изменения не превратились в единственную константу этого мира. О времени, когда любое действие грозит выпустить на волю очередного джинна (которого уже по счету?), и неясно, будет ли тот строить дворцы или разрушать их.

И наконец, был миф, сформированный массовой культурой. В первой половине XX века усилия бульварной фантастики [25] Тут помогло могущественное американское кино. Для миллионов кинозрителей, слыхом не слыхавших о романе Мэри Шелли, образ Франкенштейна ассоциируется прежде всего с демонической маской, созданной актером Борисом Карловым. быстро свели на нет философскую проблему. Раздираемый нечеловеческими страстями Виктор Франкенштейн превратился в записного маньяка-ученого, а пафос романа свелся к идее неизбежного зла, которое будто бы несет с собой наука. Хотя именно этот "второй" Франкенштейн — Франкенштейн массовой культуры — принес Мэри Шелли признание.

Детище болезненного гения Франкенштейна отомстило людям. И не своими действиями, о которых повествует роман, а, скорее, градом вопросов и сомнений, обрушившихся на голову человека, возомнившего себя создателем. Богом быть нелегко.

Каково человеку — грешному, мятущемуся, земному — оказаться в положении существа почти всемогущего, дарующего жизнь? А потом почувствовать себя как бы "недоразвитым" по сравнению со своим творением? Что испытывает педагог, как в кривом зеркале увидевший в воспитуемом собственные черты — как раз те, которые отнюдь не вызывают гордости? Кому в будущем править землей — людям или их искусственным созданиям, превзошедшим в развитии создателей?

Вопросы, вопросы — целый водопад удивительно недетских и, да простят нас читательницы, совершенно "неженских" вопросов низвергнулся со страниц романа юной Мэри Шелли. Мы сейчас ломаем над ними голову — мы, во всеоружии более чем полуторавекового опыта, стоящие на пороге третьего тысячелетия! А вот как она все это разглядела — в тихой сонной Швейцарии начала прошлого века?..

Научная фантастика еще погрузится с головой в это море проблем, угаданный символ окажется вполне адекватным миру XX века. А потом появится кибернетика. И стоит только ее создателям в возбуждении заглянуть в будущее своей науки, как выяснится, что книгам фантастов просто цены нет.

Вот что за существо выпустила на белый свет в 1818 году Мэри Шелли. До конца жизни она написала еще две фантастические книги, но только это первое дитя оказалось по-настоящему любимым. И обессмертило имя своей родительницы.

Потому что "Франкенштейн" породил качественно новую литературу. При всем обилии наивных благоглупостей и преувеличений, которыми пестрит фантастика о роботах, она все-таки рассказывает о мире, в котором нам предстоит жить. Мире, где человечество уже не будет одиноким. И в союзе ли с новоявленными помощниками, в схватках ли с бездушными "конкурентами" — но ему неизбежно придется взглянуть на себя со стороны.