Владимир Гаков - Четыре путешествия на машине времени (Научная фантастика и ее предвидения)

Вот и главный персонаж первого действия. Сейчас, вероятно, не всякий читатель с ходу припомнит, о чем шла речь в пьесе Чапека, зато память сразу же высветит единственное слово, которое одно обессмертило имя автора. Робот…

Технически роботы Чапека не представляли собой нового слова по сравнению с "моделями" Шелли и Мейринка. Цель изготовления механических людей была той же — осчастливить человечество, придав ему в помощь верных и исполнительных слуг. Старому Россуму "нужно было только найти доказательства тому, что никакого господа бога не требуется. Вот он и задумал создать человека точь-в-точь такого, как мы… А ведь старик годился, быть может, для университета, но он понятия не имел о промышленном производстве… Молодой Россум… выкинул все, что не служит непосредственно целям работы. Тем самым он выкинул человека и создал робота".

Роковая судьба андроида Чапеком поднята на новый уровень: проблема становится глобальной. Изобретением гениального Россума заинтересовались политики, возникли идеи использования роботов сначала против бастующих рабочих, а затем и в военном деле. И в результате — война, восстание роботов и уничтожение ими остатков человечества. И еще вот что важно: в пьесе "Р.У.Р." роботы впервые упомянуты во множественном числе.

Чапек был сатириком, и его прежде всего интересовали негативные моменты в поведении роботов. Требовалось немногое — только продолжить в будущее линию, первые штрихи которой наметили Шелли и Мейринк. Но вот откуда шел этот пессимизм, как возник стереотип, словно вбитый накрепко в сознание писателей-фантастов: раз роботы — значит, жди беды?

Впрочем, можно попробовать найти объяснение всему — и почему боялись, и почему, несмотря на сопутствующие ей подсознательные страхи, тема все-таки продолжала притягивать. "Смертельное манит", как писал советский писатель Борис Пильняк.

Хотя только что закончилась кровопролитнейшая война, технократы смотрели в будущее с надеждой. Вера в безграничные возможности науки рождала оттенок самоуверенности, а где, в какой другой области познания можно бросить вызов природе столь дерзко, как не в реализации поистине "божественного" замысла — создании человека! Странно было думать, что научная фантастика, никогда не страдавшая скромностью желаний, откажется принять такой вызов.

Однако тема не только притягивала, но и обжигала, и также нетрудно понять, почему фантасты тяготели к черной краске в своей палитре. Первая мировая война дала наглядную, обобщенную символику: вот, дескать, смотрите, что такое "наука на службе прогресса" (то есть танки, аэропланы, иприт). А известная уже читателям судьба "творений" Бецалеля, Франкенштейна и Россума добавляла необходимую дозу конкретики в подобные рассуждения.

Так еще не рожденная кибернетика по прихоти писателей уже несла на своих плечах ответственность за прогресс в целом — ну, а его-то, прогресса, колючки к тому времени разглядели многие, не только Мэри Шелли или Чапек. Роботам по-своему "не повезло": писали о них авторы безусловно талантливые, великие. И образы оказались столь яркими, что цель была достигнута — человечество, еще не знавшее слова "кибернетика", уже содрогалось при одной мысли о ее возможных последствиях.

Каким бы ни было отношение читателей к роботам, их вторжение в фантастику к концу двадцатых годов стало неотвратимым.

Большую роль в этом сыграло появление в США первых специализированных журналов. Научная фантастика превращается в массовое чтиво, а читательская популярность — всегда палка о двух концах. Первые поколения НФ-роботов были не просто убоги — они были стереотипны донельзя: не прошло и десяти лет с момента выхода в свет пьесы Чапека, а серьезная проблема успела превратиться в штамп. Словно заведенные, авторы выстреливали из своих пишущих машинок рассказ за рассказом, а в сущности, рассказы-то ничем друг от друга не отличались. Ученый-безумец создавал очередного робота, а тот с маниакальной последовательностью платил своему хозяину черной неблагодарностью. Просто уничтожал…

Исключения? Изобретатель женится на женщине-андроиде, настолько она хороша и добра (Лестер Дель Рей, "Элен О'Лой"), робот-альтруист сознается в убийстве, но совершенном для того, чтобы спасти хозяина (Орлин Тремэйн, "Чистосердечное признание"). Наконец, добрые и человеколюбивые роботы, обнаружившие, что некогда были созданы человеком, разыскивают по всей Галактике мифического создателя, чтобы выразить ему свою признательность (Роберт Мур Уильямс, "Возвращение роботов")… Все эти рассказы американских фантастов появились еще до сороковых годов, и их можно пересчитать по пальцам. Если творения Шелли и Мейринка вызывали сочувствие, то роботы ранней фантастики чаще всего были злодеями.

Однако однообразие пресыщает, и поставленное на конвейер страшное перестает казаться таковым. Роботехнические ужасы, которыми пугали читателя, со временем также прискучили. К тому же страхи оказались преувеличенными: роботы явно несли на себе печать человеческого, и одно это представлялось благом. Знакомое и привычное — всегда благо по сравнению с неизвестным, чужим…

Наступает кульминация первого действия. Следующая картина — это уже Нью-Йорк, весна 1939 года. Девятнадцатилетний студент-химик, влюбленный в фантастику и сам пробующий в ней силы, садится за пишущую машинку с намерением показать миру, как надо писать о роботах. Юноша хорошо образован и не прочь поломать голову над парадоксами. А главное — он прямо-таки боготворит науку и решает подойти к вопросу строго научно.

Вероятно, читатель уже догадался, что речь идет об Айзеке Азимове. Его "монологом" открывается одна из самых впечатляющих сцен в нашей драме. Со временем у него появились достойные партнеры — американцы Клиффорд Саймак, Генри Каттнер и Гарри Гаррисон, советские авторы Анатолий Днепров и Илья Варшавский… Но раньше всех и громче всех прозвучал голос Азимова.

Увеличение знания увеличивает скорбь, об этом знали еще в далекой древности. Тогда же знали и о другом: человечество добровольно от запретного плода не отказывается — даже под страхом изгнания из рая. А уж надкусив плод, и подавно его не бросит… Да и кто купит сонное, ленивое спокойствие ценой отказа от благ, источаемых змеем-искусителем (читай: прогрессом)?

Почему бы в таком случае не вышибить клин клином — не использовать саму же технику? Всякое лекарство — яд, если заметно превысить прописанную дозу. Но из ядов делаются и противоядия. Многие устройства оборудованы системой контроля, срабатывающей, как только действия механизма становятся угрожающими. Роботы — те же механизмы. Так почему бы не попробовать…