Владимир Гаков - Четыре путешествия на машине времени (Научная фантастика и ее предвидения)

Потому что никаких разумных роботов в действительности создано не было, вместо них загримированные люди-актеры разыгрывали свои, истинно человеческие драмы. Только одной религией стало больше: ведь что такое эти Три Закона, как не укороченные по моде века христианские десять заповедей! [30] Религиозная символика азимовского цикла вообще лежит на поверхности. Во-первых, это сами формулировки Трех Законов, а во-вторых, фамилия героини — Келвин, которая по-английски пишется так же, как и Кальвин… Религия, в какие бы одежды она ни рядилась, уже не раз претендовала на роль этического спасителя — и терпела поражение на этом поприще не единожды.

Технократическая этика Азимова оказалась хороша для создания идеальных механизмов — сложнее обстояло дело с "созданием" идеальных людей. Действительно, стоит задуматься над вопросом: не слишком ли велико насилие над такой многомерной системой, как человек? Попытка замкнуть все богатство его возможных намерений и поступков в каркас жестких постулатов — это значит попытаться ограничить бесконечно сложное и до конца не понятое конечным числом рецептов поведение… Ведь мы еще так мало знаем о себе самих — зато опыт человеческой истории многому нас научил (ибо сказано было "не убий", но убивали, убивали преспокойно с этой заповедью на устах!).

Все это отнюдь не праздные вопросы и не выражение какого-то "этического нигилизма". Просто сомнительно, чтобы задача создания идеального человека решалась столь примитивно, путем наложения на реального человека запретов.

Разумеется, благородные побуждения Азимова сомнений не вызывают, его рассказы о роботах по сей день остаются редким образцом человечности в западной фантастике. Да и далеко еще многим, по правде говоря, до азимовских роботов в нравственном отношении. Но нельзя и безоговорочно восхищаться азимовской программой: в цикле "Я, робот", как ни в какой другой книге, проявилась социальная наивность молодой фантастики, истово веровавшей в однозначно благотворное воздействие науки на жизнь людей.

Да, роботы в этих рассказах, как правило, предусмотрительнее и человечнее людей. Сколько добра они сделали людям, скольких спасли, пока, наконец, не пришло время спасать все человечество: в заключительном рассказе цикла "Конфликт, которого могло бы не быть" роботы предотвращают ядерную катастрофу…

Но они — роботы и в этом качестве послужить примером людям не могут, несмотря на "нравственную чистоту" помыслов. Роботы изначально запрограммированы на добро, однако кто рискнет утверждать, что знает абсолютно точно, что такое это "добро"? Родился же афоризм о дороге в ад, вымощенной благими намерениями… И может ли быть "добро" действительно добром для всех? И вообще мыслим ли разум в отсутствие свободы выбора?

Вот ведь как все непросто. Ситуацию острее всех почувствовал Станислав Лем, в свое время подвергший азимовских роботов резкой критике. Дело не в технологических препятствиях, писал Лем, а в логических. Если роботы разумны, то они способны произвольно менять нормативы поведения, вырабатывать новые. Если же они не способны уклониться от раз и навсегда заданных правил, то они были, есть и навсегда останутся машинами. И их какие-то претензии на "замещение" рода человеческого попросту лишены смысла.

"Я простил Азимову многое, но не Законы роботехники — ибо они сознательно фальсифицируют картину существующих возможностей. Азимов просто вывернул наизнанку старую парадигму: традиционный злодей обернулся голубым этическим героем". Сказано по-лемовски резко и бескомпромиссно — и, как всегда, точно. Но и претензии Лема к коллегам-фантастам зачастую чрезмерны.

Ибо научная фантастика — конечно же, не только совокупность парадоксальных идей и неожиданных решений. Это подтвердила и судьба двух авторов — Азимова и Лема.

Франкенштейнова печать — как проклятье; стоит раз погрузиться в эту проблему — и из нее уже не выбраться. Вот и создатель Трех Законов не в силах оторваться от любимого детища. Спустя десятилетие после выхода книги "Я, робот" появляется новый сборник, программно названный "Остальное о роботах", а в начале семидесятых годов — еще один, "Человек двухсотлетия", почти полностью посвященный роботам. Вновь и вновь пытается Айзек Азимов распутать им же завязанный тугой узел из этики и кибернетики, и в последнем сборнике идеально логичные роботы окончательно убеждают себя в том, что они и есть самые настоящие люди…

Но поразительно другое — совершенно "противоестественная" привязанность к роботам едва ли не самого резкого их критика, Станислава Лема! Уж для него-то все было кристально ясно давно [31] Вспоминается вставной эпизод из романа Лема "Возвращение со звезд". Вышедшие "в тираж" роботы, не желающие погибать, относятся к людям, как древние эллины — к своим богам. Взаимоотношений в полном смысле слова нет, есть два "непересекающихся" мира, жители одного поклоняются обитателям другого, да и подражают в чем-то… Но каждый мир живет своими заботами, по собственным законам. Вот так, "росчерком пера", Станислав Лем закрыл если не всю дискуссию о проблемах взаимоотношений человека и робота, то весьма существенную часть ее. — однако в своей публицистике Лем с поистине неиссякающим пылом продолжает бичевать убогую, по его мнению, мысль фантастов-роботехников. И это неистовство отрицания рождает вполне естественное подозрение: а сам-то Лем верит в собственный тезис о том, что "ничего скучнее и примитивнее роботов в научной фантастике создано не было"? Впрочем, к этому мы еще вернемся.

Вот ведь как они оказались просты и сложны одновременно, эти отражения человека в зеркале прогресса. Кто бы ни стоял перед тем зеркалом — восторженный энтузиаст или хмурый скептик, — не оторваться ему от отливающих металлом глаз, смотрящих из зеркала совсем по-человечески.

Не только научная или даже общефилософская проблема стояла перед писателями, выпускавшими в мир все новых и новых человекоподобных существ. В мировой литературе появился образ, которого не было ранее и который читатели сразу же приняли и полюбили. Конечно, создание Франкенштейна было во сто крат сложнее и богаче — не жертва и не агрессор, ни друг и не враг, а нечто двойственное и непрограммируемое, как и сам прогресс, вызвавший это создание к жизни. Роботы выглядели не в пример примитивнее: просто новые заменители няньки, слуги, собаки.

И все-таки можно сколько угодно спорить о роботах, а ясно одно: они были нужны, даже желанны. Видно, в этом мире не так много осталось заботливых нянек, исполнительных помощников и верных псов… Фантасты отразили настроения, владевшие читательской аудиторией, — стоит ли ставить это писателям в вину?