Владимир Гаков - Четыре путешествия на машине времени (Научная фантастика и ее предвидения)

Существует уникальный в своем роде документ — докладная записка директора Национального патентного бюро президенту Соединенных Штатов Уильяму Мак-Кинли. В ней крупнейший эксперт страны призывает ни больше ни меньше, как… упразднить Бюро, мотивируя свое предложение тем, что «все, что можно было изобрести, уже изобретено». Символично, что датирован этот документ 1899 годом — в канун века прогресса. Но и через четверть века американские физические журналы (которым к этому времени полагалось бы привыкнуть к неожиданностям) все как один откажутся печатать статью Гаудсмита и Уленбека, в которой впервые вводится понятие «спин электрона».

Германия… Когда к власти пришли нацисты, для немецкой науки наступили времена похуже средневековья: точно так же, по тем же старинным улочкам Нюрнберга и Кельна жгли книги, громили лаборатории, а ученых заставляли отрекаться от истины и присягать на верность новой «арийской» науке. Кто-то эмигрировал, кто-то оказался раздавлен и пошел на службу «новому порядку». Расцвет шарлатанов, мракобесов в ученой мантии… — не зря столь часто фашизм называют «средневековьем XX века». О том, что фашистский шабаш не имел никакого будущего, а заправилы третьего рейха смотрели на «науку» лишь как на танки, пушки и бомбы, свидетельствует и такой малоизвестный факт. Вернер фон Браун в самый разгар работ над «фау» был приглашен в гестапо. Там ему изрядно прочистили мозги, занятые «мечтательными бреднями об орбитальных спутниках, лунных ракетах и овладении атомной энергией для полетов к звездам». Рейху была нужна не «болтовня», а дело…

Франция. В одной только Парижской Академии наук в разное время отвергли предложенную англичанином Эдвардом Дженнером противооспенную прививку, теорию происхождения метеоритов (под историческим вердиктом, гласившим: «камни падать с неба не могут, потому что на небе нет камней», подписался и великий Лавуазье) и, наконец, теорию относительности. Когда в 1933 году — все-таки не XIX век! — Францию посетил Альберт Эйнштейн, находившийся в то время в зените славы, 33 члена академии пригрозили демонстративно покинуть залу заседаний, если там появится автор теории относительности.

Среди прочих был отвергнут и проект парохода, представленный американским инженером Робертом Фултоном.

Роберт Фултон прожил немного и незадолго до смерти все-таки успел осуществить свой замысел: первый в истории колесный пароход «Клермонт» был построен в 1807 году в Америке. Но даже фактом своего появления на свет пароход не разубедил скептиков. Известный авторитет профессор Дионисиус Ларднер упрямо вещал: «Скорее человек прогуляется по поверхности Луны, чем пересечет Атлантику на таком судне». Ну что тут можно добавить?

И коль скоро была названа Луна, расскажем подробнее о самой невероятной и в чем-то даже загадочной истории подобного рода. Истории признания, а точнее, патологически упрямого непризнавания в течение долгих лет двух юных и своенравных сестер-золушек, падчериц XX века, — авиации и космонавтики.

Автору представляется доказанным, насколько это возможно для любого физического явления, что никакие вероятные сочетания известных веществ, известных типов механизмов и известных форм энергии не могут быть воплощены в аппарате, практически пригодном для длительного полета человека в воздухе.

Глупейшая идея выстрела на Луну — пример тех предельных абсурдов, до которых доходят ученые, работающие в «мысленепроницаемых» отсеках, в полной изоляции друг от друга.

Отдельные смельчаки летали на искусственных крыльях еще в стародавние времена. Полеты изумляли случайных зевак, вызывали вполне понятный ропот церкви, но к каким-либо радикальным изменениям не приводили. А печальная судьба первых воздухоплавателей, большинство из которых уже никогда не отправлялись во второй полет, служила самым убедительным доказательством, что «этого не может быть».

Позже появились воздушные шары, но в этом случае публика на удивление быстро и безболезненно свыклась с новинкой. Потом вот заговорили о полетах аппаратов тяжелее воздуха.

Неверно представление о том, будто идея самолета мелькнула как счастливое озарение: к реализации этой идеи шли упорно и целеустремленно, шаг за шагом. Громоздкий «Эол» образца 1894 года обладал всеми видимыми признаками современного самолета: крыльями, в то время еще по-птичьи округлыми, пропеллером, кабиной и шасси с колесами. А главное — эта махина высотой в 3,5 метра смогла оторваться от земли! Правда, на «высоту» в 20 сантиметров и всего на одно мгновение…

Попробовал свои силы в авиаконструировании и известный американский изобретатель Хайрем Максим (знаменитый пулемет — его детище), биплан которого был построен в тот же год, что и «Эол». А за тринадцать лет до этого в далекой России Александр Можайский получил «привилегию» (по-нынешнему — патент) на изобретенный им «воздухоплавательный снаряд», модель которого в натуральную величину была построена через год. И наконец, в 1903 году американский ученый Сэмюэл Ленгли «чуть-чуть» не запустил в воздух свой моноплан-тандем «Аэродром» с двигателем в полсотни лошадиных сил… Однако все эти модели взлететь все-таки не смогли.

Тем не менее история ранней авиации протекала по-своему закономерно, без видимых сенсаций — попытка, еще попытка, анализ ошибок, новый опыт. А вот что касается общественного мнения и отношения иных ученых ко всей этой деятельности, то тут происходили прямо-таки чудеса.

До самого начала века фантазия и наука довольно мирно уживались друг с другом в вопросах воздухоплавания, да еще и подпитывали друг друга идеями. Ученые читали фантастику, а писатели, в свою очередь, внимательно следили за новинками научной мысли. И как только появились новые конкретные чертежи и расчеты, они тут же обрастали различными умозрительными построениями фантастов, воображаемыми техническими проектами, осуществление которых закономерно отодвигалось в неопределенное будущее. Поэтому раздражение ученых вызывали как безответственные, по их мнению, выдумки литераторов, так и внешне строгие выкладки конструкторов.

Это важный момент, остановимся на нем. Можайский, Ленгли, Максим тоже были не последними людьми в науке. А с другой стороны, и в среде энтузиастов не убавлялось с годами изобретателей вечного двигателя. И фантасты писали порой такое!.. Итак, война шла не между наукой и фантазией — воевали между собой прозорливость и слепота. Что же касается провидцев и слепцов, то и первых и вторых в изобилии хватало и среди писателей, и среди ученых.