Павел Стеллиферовский - Чего изволите? или Похождения литературного негодяя

Статья Гончарова «Мильон терзаний», строки которой вынесены в эпиграф этой главы, стала для многих поколений старшеклассников непременным дополнением к разговору о «Горе от ума». Чем-то вроде авторитетного комментария. Поводом для писателя послужили новые театральные постановки пьесы, и размышляет он о бессмертных грибоедовских образах как о значимых для своего времени. Почти пятьдесят лет разделяют пьесу и статью, а социальные наблюдения автора первой русской политической комедии, как подтверждает его пристрастный читатель, смысла не потеряли.

В этом мы без труда убедимся, вместе перечитав знаменитую пьесу А. Н. Островского «На всякого мудреца довольно простоты», написанную в 1868 году. Ее главный герой — молодой человек Егор Дмитрич Глумов — мог бы, наверное, стать духовным преемником Чацкого. Он умен, образован, хорошо видит ничтожность окружающих, остер на слово, жаждет деятельности, но не знает возможности — честной возможности! — применить свои способности. И что же? В отличие от Чацкого герой Островского все таланты употребляет не на борьбу с презираемым им обществом и «людской пошлостью», летопись которой он ведет в дневнике, а на то, чтобы приобрести расположение столпов общества, ибо от них зависит его будущность.

Глумов добровольно предает идеалы, которые отстаивал Чацкий, и переходит в стан его противников, совершая во имя своих корыстных целей двойное предательство: «Эпиграммы в сторону! Этот род поэзии, кроме вреда, ничего не приносит автору. Примемся за панегирики… Всю желчь, которая будет накипать в душе, я. буду сбывать в этот дневник, а на устах останется только мед».

Свой нравственный — вернее, безнравственный — выбор Егор Дмитрич делает совершенно сознательно, трезво оценив жизненную ситуацию и решив, что благополучие важнее принципов. Если Чацкий, увидев всю глубину пошлости и лицемерия тех, с кем встретился в доме Фамусова, и честно, хоть и непрактично, высказав свое мнение, уже не смог остаться и как-то ужиться («Вон из Москвы! сюда я больше не ездок. Бегу, не оглянусь…»), то Глумов рассудил иначе. Он, подобно Загорецким, Молчалиным и Чичиковым, решил служить лицам. Вся разница в том, что для тех это было естественным состоянием, не отягощавшим ум и сердце, а ему пришлось переступить через себя. Но результат один, хотя хамелеонство Глумова и по природе, и по социальным последствиям страшнее невинного желания «и награжденья брать, и весело пожить».

Каков же исходный пункт этой подлости от ума и каковы цели циничного расчета? Глумов сам точно ответил на эти вопросы в разговоре с матерью, которая, как и родители Алеши Молчалина и Павлуши Чичикова, оказалась достойной такого дитяти. «Маменька, — прямо заявил ей Егор Дмитрич, — вы знаете меня: я умен, зол и завистлив: весь в вас. Что я делал до сих пор? Я только злился и писал эпиграммы на всю Москву, а сам баклуши бил. Нет, довольно. Над глупыми людьми не надо смеяться, надо уметь пользоваться их слабостями. Конечно, здесь карьеры не составишь — карьеру составляют и дело делают в Петербурге, а здесь только говорят. Но и здесь можно добиться теплого места и богатой невесты с меня и довольно. Чем в люди выходят? Не все делами, чаше разговором. Мы в Москве любим поговорить. И чтоб в этой обширной говорильне я не имел успеха! Не может быть! Я сумею подделаться и к тузам и найду себе покровительство, вот вы увидите. Глупо их раздражать — им надо льстить грубо, беспардонно. Вот и весь секрет успеха. Я начну с неважных лиц, с кружка Турусиной, выжму из него все, что нужно, а потом заберусь и повыше». «Помоги тебе Бог!» — отвечала Егору маменька, во всем способствовавшая его общественному восхождению и нравственному падению.

И он начал действовать. Первая жертва — Мамаев, богатый и самолюбивый барин, поучающий всех и вся. С ним Глумов — неопытный юноша, жаждущий мудрого совета и жизненного наставления. Хитростью заманив Мамаева в свою квартиру, Глумов на наших глазах расчетливо разыграл сцену, ставшую началом его карьеры. «Я глуп», — предварил он признанием свои жалобы на жизнь и попал в точку, ибо собеседник тут же сел на любимого конька: «А ведь есть учители, умные есть учителя, да плохо их слушают нынче время такое». Дальше — больше. За любопытством последовало сочувствие.

« Мамаев. Ваше положение действительно дурно. Мне Вас жаль, молодой человек.

Глумов. Есть, говорят, еще дядя, да все равно что его нет.

Мамаев. Отчего же?

Глумов. Он меня не знает, а я с ним видеться не желаю.

Мамаев. Вот уж я за это и не похвалю, молодой человек, и не похвалю.

Глумов. Да помилуйте! Будь он бедный человек, я бы ему, кажется, руки целовал, а он — человек богатый; придешь к нему за советом, а он подумает, что за деньгами. Ведь как ему растолкуешь, что мне от него ни гроша не надобно, что я только совета жажду, жажду — алчу наставления, как манны небесной. Он, говорят, человек замечательного ума, я готов бы целые дни и ночи его слушать».

Какая сладость для старого и глупого сердца! Тут уж Мамаев, конечно, не выдерживает и говорит Глумову, что тот не так глуп, коли понимает подобные вещи. А узнав, что Глумов и есть его бедный родственник и что «человек замечательного ума» — это он сам, с нескрываемым удовольствием признается: «Ну, так этот Мамаев это я». Вот и развязка. Победа практически одержана, дело быстро доводится до нужного финала.

" Глумов. Ах, Боже мой! Как же это! Нет, да как же! Позвольте Вашу руку! (Почти со слезами.) Впрочем, дядюшка, я слышал. Вы не любите родственников; Вы не беспокойтесь, мы можем быть так же далеки, как и прежде. Я не посмею явиться к Вам без Вашего приказания; с меня довольно и того, что я Вас видел и насладился беседой умного человека.

Мамаев. Нет, ты заходи, когда тебе нужно о чем-нибудь посоветоваться.

Глумов. Когда нужно! Мне постоянно нужно, каждую минуту. Я чувствую, что погибну без руководителя.

Мамаев. Вот заходи сегодня вечером…»

Кончено. Победа за Глумовым, который успел заодно и полить грязью своего соперника, племянника Мамаева. Маменька практично резюмирует: «Кажется, дело-то улаживается. А много еще груда Жоржу будет. Ах, как это трудно и хлопотно — в люди выходить!»

Следующая жертва — Клеопатра Львовна, жена Мамаева. С ней Глумов разыгрывает другие сцены: влюбленности и страсти. И конечно, преуспевает. Его объяснения с Мамаевой циничны и пошлы, но ведь для достижения цели все средства хороши. Тем более что такой поворот сюжета уже был опробован предшественниками: Молчалин ухаживал за Софьей, Чичиков — за дочерью сурового повытчика. Обоим предмет ухаживаний был глубоко безразличен, но отказаться от такого верного пути к сердцу влиятельного отца они, конечно, не могли. Глумов пошел по проторенной дорожке и не ошибся. Даже в словах.