Павел Стеллиферовский - Чего изволите? или Похождения литературного негодяя

Чем он может отплатить своей благодетельнице за расположение и ласку? Ничем, и это удручает преданное сердце. Вот если бы она была старухой… Тогда — постоянное угождение: «…я бы ей носил собачку, подвигал под ноги скамейку, целовал постоянно руки, поздравлял со всеми праздниками и со всем, с чем только можно поздравить… Я мог бы привязаться к ней, полюбить ее». На вопрос же Клеопатры Львовны: «А молодую разве нельзя полюбить?» — скромный и робкий вздыхатель отвечает совсем уж по-молчалински: «Можно, но не должно сметь». Конечно, и этот раунд был выигран.

Гораздо труднее пришлось бы с Крутицким. Этот важный старик, ретроград до мозга костей, автор безумного «Трактата о вреде реформ вообще», оказался проницательнее других. Посчитав, как и остальные, что Глумов «и с умом, и с сердцем малый», он все же про себя заметил, что тот «льстив и как будто немного подлё-нек». Но расценил это по-своему: «Если эта подлость в душе, так нехорошо, а если только в манерах, так большой беды нет; с деньгами и с чинами это постепенно исчезает. Родители, должно быть, были бедные, а мать попрошайка: „У того ручку поцелуй, у другого поцелуй"; ну, вот оно и въелось. Впрочем, это все-таки лучше, чем грубость». Дальше такого наблюдения Крутицкий не пошел, а Глумов уж постарался угодить вовсю.

С Крутицким наш герой — заядлый консерватор из юных, превыше всего ставящий благонамеренность. Они вместе дружно бранят все новое и курят фимиам старому. Глумов открыто подобострастничает перед «его превосходительством», а тот благосклонно принимает похвалы и панегирики, хваля такой образ мыслей и чувств в молодом человеке.

Наивысшей точки это слияние душ достигает при обсуждении трактата Крутицкого, которому Глумов, по просьбе автора, придал некоторую отделку и литературный вид.

« Крутицкий. Четко, красиво, отлично. Браво, браво! Трактат, отчего же не прожект?

Глумов. Прожект, Ваше Превосходительство, когда что-нибудь предлагается новое; у Вашего Превосходительства, напротив, все новое отвергается… (с заискивающею улыбкой) и совершенно справедливо, Ваше Превосходительство.

Крутицкий. Так Вы думаете, трактат?

Глумов. Трактат лучшее.

Крутицкий. Трактат? Да, ну пожалуй. „Трактат о вреде ре форм вообще".,Вообще”-то не лишнее ли?

Глумов. Это главная мысль Вашего Превосходительства, что все реформы вообще вредны.

Крутицкий. Да. коренные, решительные; но если неважное что-нибудь изменить, улучшить, я против этого ничего не говорю.

Глумов. В таком случае это будут не реформы, а поправки, починки.

Крутицкий (ударяя себя карандашом по лбу ). Да, так, правда! Умно, умно! У Вас есть тут, молодой человек, есть. Очень рад; старайтесь!

Глумов. Покорнейше благодарю, Ваше Превосходительство.

Крутицкий (надевая очки). Пойдем далее! Любопытствую знать, как Вы начинаете экспликацию моей главной цели. Артикул 1-й. Всякая реформа вредна уже по своей сущности. Что заключает в себе реформа? Реформа заключает в себе два действия: 1) отмену старого и 2) поставление на место оного чего-либо нового. Какое из сих действий вредно? И то и другое одинаково: 1-е) отметая старое, мы даем простор опасной пытливости ума проникать причины, почему то или другое отметается, и составлять таковые умозаключения: отметается нечто непригодное; такое-то учреждение отметается, значит, оно непригодно. А сего быть не должно, ибо сим возбуждается свободомыслие и делается как бы вызов обсуждать то, что обсуждению не подлежит”. Складно, толково.

Глумов. И совершенно справедливо.

Крутицкий (читает). „2-е) поставляя новое, мы делаем как бы уступку так называемому духу времени, который есть не что иное, как измышление праздных умов”. Ясно изложено. Надеюсь, будет понятно для всякого; так сказать, популярно.

Глумов. Мудрено излагать софизмы, а неопровержимые истины…

Крутицкий. Вы думаете, что это неопровержимые истины?

Глумов. Совершенно убежден, Ваше Превосходительство.

Крутицкий (оглядывается). Что это они другого стула не ставят?

Глумов. Ничего-с, я и постою, Ваше Превосходительство».

Совершенно очевидно, что и на сей раз Глумов выбрал верную тактику, — этот бастион тоже взят. Довольный своим молодым единомышленником, Крутицкий готов ему и письма рекомендательные в Петербург дать, и посаженным отцом на свадьбе быть. Это «высокодобродетельное», по выражению Глумова, лицо не прочь приблизить модливого юношу к своему кругу, ибо чувствует в нем принципиального союзника: «Будешь капиталистом, найдем тебе место видное, покойное. Нам такие люди нужны. Ты ведь будешь из наших? Нам теперь поддержка нужна, а то молокососы одолевать начали».

Как это ни странно на первый взгляд, но и с антиподом Крутицкого либералом Городулиным наш герой сходится чрезвычайно скоро. Но здесь, сообразно обстоятельствам, перед публикой уже совсем другой человек: мысли передовые, чувства благородные, намерения честные. Даже сам тон разговора разительно переменился.

« Городулин (подавая Глумову руку). Вы служите?

Глумов (развязно). Служил, теперь не служу, да и не имею никакой охоты.

Городулин. Отчего?

Глумов. Уменья не дал Бог. Надо иметь очень много различных качеств, а у меня их нет.

Городулин. Мне кажется, нужно только ум и охоту работать.

Глумов. Положим, что у меня за этим дело не станет; но что толку с этими качествами?.. Чтобы выслужиться человеку без протекции, нужно иметь совсем другое.

Городулин. А что же именно?

Глумов. Не рассуждать, когда не приказывают, смеяться, когда начальство вздумает сострить, думать и работать за начальников и в то же время уверять их со всевозможным смирением, что я, мол, глуп, что все это вам самим угодно было приказать. Кроме того, нужно иметь еще некоторые лакейские качества, конечно, в соединении с известной долей грациозности: например, вскочить и вытянуться, чтобы это было и подобострастно и неподобострастно, и холопски и вместе с тем благородно, и прямолинейно и грациозно. Когда начальник пошлет за чем-нибудь, надо уметь производить легкое порханье, среднее между галопом, марш-марш и обыкновенным шагом. Я еще и половины того не сказал, что надо знать, чтоб дослужиться до чего-нибудь.

Городулин. Прекрасно. То есть все это очень скверно, но говорите Вы прекрасно; вот важная вещь. Впрочем, всё это было прежде, теперь совсем другое.

Глумов. Что-то не видать этого другого-то. И притом, все бумага и форма. Целые стены, целые крепости из бумаг и форм. И из этих крепостей только вылетают, в виде бомб, сухие циркуляры и предписания.