Людвиг Витгенштейн - Философские исследования [litres]

281. «Но не сводится ли сказанное тобой вот к этому: что нет никакой боли, например, без болевого поведения?» – Это сводится вот к чему: только о живом человеке и о том, кто похож (ведет себя как) на живого человека, можно сказать, что он обладает ощущениями; видит; слеп; слышит; глух; сознает или не сознает.

282. «Но в сказке и горшок может видеть и слышать!» (Конечно; а еще он может говорить.)

«Однако сказка лишь придумывает то, чего нет на самом деле, а не сообщает бессмыслицу». – Не все так просто. Ложно или бессмысленно утверждать, что горшок умеет говорить? Располагаем ли мы очевидной картиной обстоятельств, при которых можем сказать о горшке, что он разговаривает? (Даже абсурдный стих не лишен смысла в том отношении, в каком не имеет смысла лепет младенца.) Мы и вправду говорим о неодушевленных предметах, что им больно: играя в куклы, например. Но это применение понятия боли – вторично. Вообрази случай, когда люди приписывают боль только неодушевленным предметам, жалеют только кукол! (Когда дети играют в поезда, их игра связана со знанием о поездах. Для детей из племени, незнакомого с поездами, однако, тоже возможно научиться этой игре, наблюдая за другими, и играть в нее, не зная, что они подражают чему-то реальному. Можно сказать, что для них игра не имела того же смысла, какой имеет для нас.)

283. Что приводит нас к самой мысли, будто живые существа и предметы способны чувствовать?

Или образование привело меня к этому, привлекая мое внимание к моим чувствам, и теперь я распространяю представление на предметы вовне? Или я признаю, что есть нечто (во мне), что я могу назвать «болью», не вступая в конфликт со способом, каким другие люди употребляют это слово? – Но я не передаю свое представление камням, растениям и т. д.

Разве я не могу вообразить, что мучаюсь от жуткой боли и буквально каменею, пока она длится? Что ж, как я узнаю, если закрою глаза, превратился я в камень или нет?

А если произошло именно это, в каком смысле камню будет больно? В каком смысле боль возможно приписать камню? И почему вообще боли необходим тот, кто ее испытывает?!

Или можно сказать о камне, что у него есть душа и как раз ей и больно? Какое отношение душа, или боль, имеет к камню?

Лишь о том, кто ведет себя подобно человеку, можно говорить, что ему бывает больно.

Ведь это говорят о теле, или, если угодно, о душе, которой обладает некое тело. А как тело может обладать душой?

284. Посмотри на камень и представь, что ему доступны ощущения. – Скажи себе: как вообще могло возникнуть желание приписать ощущения предмету? С тем же успехом можно приписать их числу! – А теперь взгляни на муху, что бьется о стекло, и эти трудности мгновенно исчезнут, а боль словно обретет точку опоры там, где для первого случая, если можно так выразиться, она казалась притянутой.

И сходным образом труп мнится нам недоступным боли. – Наше отношение к тому, что живо и что мертво, не одинаковое. Все наши реакции различаются. – Если кто-то говорит: «Это нельзя просто вывести из факта, что живое существо движется так-то и так-то, а мертвец не движется», я бы поведал ему, что тут у нас случай перехода «от количества к качеству».

285. Подумай, как распознают выражения лиц. Или как описывают эти выражения – вовсе не посредством перечисления размерностей! Подумай также, как можно имитировать лицо человека, не видя собственного лица в зеркале.

286. Но разве не нелепо говорить о теле, что ему больно? – И почему это кажется нам нелепым? В каком смысле верно, что не моя рука чувствует боль, а я сам ощущаю ее в своей руке?

Что за проблема: может ли тело испытывать боль? – Как это определить? Что позволяет утверждать, будто больно не телу? – Что ж, нечто вроде этого: если у кого-то болит рука, то рука не говорит об этом (разве что пишет), и успокаивают не руку, но страдальца, изучая выражение его лица.

287. Откуда берется во мне сострадание к этому человеку? Как определяется объект сострадания? (Можно сказать, что сострадание есть форма убежденности, что кто-то другой страдает от боли.)

288. Я окаменел, и моя боль длится – Допустим, я ошибся, и это уже не боль? – Но я не могу ошибаться здесь; нет и тени сомнения, что мне больно! – Это означает: если кто-то скажет: «Не знаю, боль я испытываю или что- то еще», мы должны подумать, что он не знает значения слова «боль», и объяснить ему это значение. – Как? Возможно, посредством жестов, или уколоть его булавкой и сказать: «Вот, это и есть боль». Такое объяснение, как и любое другое, он может понять верно, неверно или не понять вовсе. И он покажет, как именно, своим употреблением этого слова в данном и прочих случаях.

Если он говорит, например: «О, я знаю, что значит боль; мне неведомо, боль ли я испытываю сейчас», – мы вынуждены просто покачать головой и расценить его слова как странную реакцию, которую не понятно, как воспринимать. (Будто бы мы услышали, что кто-то говорит всерьез: «Я отчетливо помню, что за некоторое время до моего рождения я думал…»)

Это выражение сомнения не имеет места в данной языковой игре; но если мы исключим поведение человека, которое выражает ощущение, окажется, словно у меня появятся законные основания снова усомниться. Желание сказать, что можно принять ощущение не за то, чем оно является, а за что-либо еще, проистекает из следующего: допуская отмену нормальной языковой игры выражением ощущения, я нуждаюсь в критерии тождества для ощущения; и все равно налицо возможность ошибки.

289. «Когда я говорю, что мне больно, это во всяком случае оправданно для меня самого». – Что это означает? Означает ли это: «Если кто-то еще может знать, что я называю «болью», он признает, что я употребляю это слово правильно»?

Употреблять слово без оправдания не означает употреблять его неверно.

290. Конечно, я не определяю ощущение по критерию, но повторить выражение. Но это еще не конец языковой игры: это – начало.

Но разве началом не является ощущение, которое я описываю? – Возможно, слово «описывать» вводит нас тут в заблуждение. Я говорю, что «описываю свое душевное состояние» и что «описываю комнату». Вспомни различия между языковыми играми.

291. То, что мы называем «описаниями» суть инструменты для конкретного применения. Подумай о чертежах машины, о поперечном разрезе, о наметках измерений, которые доступны механику. В представлении описаний словесными картинами фактов таится подвох: такие картины мнятся только висящими на стенах и, кажется, просто отображают внешний вид предметов, их очертания. (Эти картины как бы праздные.)

292. Не следует всегда считать, что ты считываешь произносимое вслух с фактов; что отображаешь их в словах согласно правилам. Ведь даже если так, тебе приходится применять правило в конкретном случае самостоятельно.