Игорь Гарин - Ницше

Воля к могуществу — конкуренция творцов, борьба точек зрения, вечный поиск и все новые обретения смысла существования, смыслообразующее начало мира.

«Воля к власти» — это управление собой («владеющий собой выше завоевателя города»), «воля к власти» — синоним человеческой свободы: власть над собой дает человеку подлинную свободу, она выше и значительнее власти над другими. Отсутствие «воли к власти» — признак рабского сознания, зависимости, подчинения. Скажем, «теоретический человек» — раб созданных им правил и законов, политический человек — раб идеологии, технический человек — раб «зубчатых колес и механизмов».

Политическая подоплека «воли к власти» практически не имеет оснований: правильнее перевести это выражение как волю к мощи, энергию, силу, витальность, инстинкт жизни, волю к самопреодолению.

Понятие «воли» в философии Ницше является системообразующим принципом. «Воля к власти», «власть» — не обязательно «господство», но и «творческий порыв», «соревнование воль», «Бог» (Бог — высшая власть). Речь, таким образом, идет не о внешней власти, а о внутренней творческой активности, способности человека создавать новые цели и ценности. «Воля к власти» — онтологическая трактовка мира, созидание новых ценностей и верований, власть над умами.

Учение о «воле к могуществу» отталкивалось от эволюционных идей Ламарка и Дарвина, особенно — от социал-дарвинистских интерпретаций становления, перенесших «борьбу за существование» в горизонт развития человечества. Вместе с тем Ницше постоянно подчеркивал свои расхождения с концепцией «естественного отбора» и эволюционного прогресса. «Естественный отбор» благоприятствует не «лучшим», а «наихудшим», стаду, которое лучше всего умеет приспосабливаться. «Высшие люди» возникают не путем естественного отбора, а как случайные счастливые исключения.

Ницше считал, что «школа Дарвина ошибается во всех своих утверждениях». Медленной эволюции в борьбе за существование он противопоставил скачки, точки бифуркации, самой борьбе за существование — волю к могуществу, хотя возможно, понятия эти близки по содержанию. Некоторые авторы считают, что, часто возражая Дарвину, он пользовался Дарвиным. На самом деле, главные позиции Дарвина и Ницше расходятся: не борьба за существование вообще, а конкуренция сильных, уникальных, единственных в своем роде и обыкновенных, массовых, безликих; наряду с «естественным отбором» — отбор противоестественный, в частности история человечества, «два тысячелетия противоестественности и человеческого позора»; не только «восхождение», но в равной мере и «нисхождение»; не обязательно — возможность торжества сильного над слабым, но, в равной мере, и торжество стаи над вожаком.

Исходя из идеи воли к могуществу, Ницше отрицал эволюционную теорию Дарвина как восхождение от низших форм жизни к высшим. Высшие и сложные виды жизни гибнут легче, чем низшие, поэтому борьба за существование не может привести к отбору сильнейших. Движущая сила эволюции — не естественный отбор, а та же воля к могуществу, борьба воль. Выживают сильнейшие в конкурентной борьбе. «Из-за чего деревья первобытного леса борются друг с другом? Из-за счастья? Из-за власти». Эволюции от низших форм к высшим вообще не существует: виды развиваются одновременно в своих нишах, конкурируя в могуществе, тесня друг друга. При этом огромное количество особей приносится в жертву немногим, обладающим бóльшей волей к могуществу.

Что касается хваленой «борьбы за существование», то, по-моему, ее наличие не установлено, а скорей лишь декларировано. Она встречается только в исключительных случаях; общий аспект жизни — не бедственное состояние, не голод, а, напротив, богатство, пышность и даже абсурдное транжирство. Если же за что-то борются, то всегда борются за власть… Нельзя подменять природу теорией Мальтуса. Но допустим, что такая борьба есть — ведь она и в самом деле встречается, — увы, ее итог представляет собой обратное тому, чего хотелось бы школе Дарвина, на что, следуя его учению, можно было бы надеяться: дело в том, что итог «борьбы за существование» неблагоприятен для сильных, обладающих превосходством особей, счастливых исключений. Ни один биологический род не пребывает в совершенном благополучии: слабые то и дело захватывают власть над более сильными — оттого что слабых большинство, к тому же они умнее… Про ум-то Дарвин забыл (чисто по-английски!) — у слабых больше ума… Чтобы быть умным, надо иметь в этом надобность — ум пропадает, когда надобности в нем нет. Обладающий силой избавляется от ума («И пусть мы многого лишимся, о, только б Империя наша жила!» — так нынче рассуждают в Германии…). Вполне ясно, что ум, в моем понимании, это осторожность, терпение, хитрость, притворство, большое самообладание и все, что зовется мимикрией (последняя охватывает большую часть так называемой добродетели).

Человек — не высшее животное и не «венец творения», а только «один из». Хотя человек хитрее и тем самым сильнее других животных, он — творение не вполне удачное, весьма болезненное и опасное для самого себя. Причина опасности — утрата инстинктов и безосновательное доверие рассудку, обладающему разве что огромным потенциалом совершения ошибок.

Сознательность представляет собою последнюю и позднейшую ступень развития органического и, следовательно, также и наиболее недоделанное в нем. Из сознательности происходят бесчисленные промахи, вследствие которых зверь, человек гибнет раньше времени.

Хотя идея «вечного возвращения» принадлежит Пифагору, воспета Лукрецием и Горацием, вошла в корпус идей Екклезиаста, оформлена в теорию Макиавелли, Монтескьё, Вико, — Ницше считал ее своей, великой и победоносной мыслью, возникшей как лучезарное откровение и вызвавшей переворот в миропонимании. Почему он, бесспорно знакомый с ixion’ом, этим символом вечного возврата, придавал «вечно вращающемуся колесу бытия» столь большое значение в собственной философии? Почему учение о вечном возвращении должно, по его представлениям, занять место прежней философии и религии, где оно и раньше играло значительную роль? Как вечное возвращение сосуществует с идеей становления, о которой так печется Ницше?

Я уже писал о цельности ницшеанского мировидения, о соединении его афористических фрагментов в прочное здание, замковым камнем которого и стало «вечное возвращение». Если жизнь — вечная иррациональная стихия, движимая стремлением к обновлению или, на другом языке, волей к могуществу, то, естественным образом, мировой процесс, мировое движение — колесо.