Игорь Гарин - Ницше

Кантовский вопрос: «Что я могу знать?» — Ницше превратил в вопросы: «В чем состоит для меня благо знания? Какого рода знание содействует моей воле к жизни, и что ей мешает? В чем состоит мое благо?» Истина и знание должны, считал Ницше, служить человеку, апеллируя к единству моральных и когнитивных аспектов его жизни.

Основополагающий вклад Ницше в гносеологию сформулирован в записи времен написания «Утренней зари»: «Новое в нашем теперешнем отношении к философии — убеждение, которого еще не было ни у одной эпохи , что мы не обладаем истиной . Все прежние люди „обладали истиной“, даже скептики».

Ницше положил конец классической философии обретенной истины и открыл модернистскую философию бесконечного поиска, эксперимента над истиной , парадигмальности истины, открытости истины, права каждого на субъективность (здесь вспоминаются слова Гёте о недостатке субъективности у молодых поэтов).

Уже в «Рождении трагедии» Ницше заключает, что бытие человека и абсолютная истина несовместимы: «…Быть может, даже одно из основных свойств существования заключается в том, что полное познание влечет за собой гибель». Познание истины ведет к невыносимому для человека крушению иллюзий, фикций, заблуждений, без которых немыслима жизнь. Систематическая истина, долженствование истины, истина как высший долг познающего — опасные концепции, враждебные жизни и существованию как таковому: «Истина убивает — даже убивает себя сама, как только она познает, что ее фундамент — заблуждение». За абсолютной волей к истине скрывается забвение жизни, воля к смерти.

Главная мысль «Сумерек кумиров» — старая истина приходит к концу: «Великий ветер проносится между деревьями, и всюду падают плоды — истины. В этом расточительность слишком богатой осени: спотыкаешься об истины, некоторые из них даже придавлены насмерть, — их слишком много…»

Свободомыслие, полагает Ницше, состоит не в слепой вере в Истину, но в способности любую истину поставить под сомнение, переоценить, заменить новой. Истина с большой буквы — это только ловушка для простодушных. Не истина, а ее бесконечный поиск — вот путь свободномыслящих. «Окалечиться мыслью» — это дать поймать себя, стать рабом собственной истины, предпочесть конечное бесконечному.

Стабильность знания — один из его мифов, единодушие необходимо для деспотии, знание требует свободы и разнообразия идей. Первый шаг к новому знанию — пересмотр старого. Это всегда трудный шаг: думать, что Природа открывается истиной — впадать в утопию. Природа, считал Дарвин, насколько может, говорит нам явную ложь.

Истина всегда в маске. Истину нельзя поймать, как птицу, ее нельзя вычислить, обрести в споре. Глубокая истина жизни не рождается в споре, говорил Платон. Человек слышит ее как живое истолкование и исполнение себя самого!

Просвещение стремилось обрести единую истину для всех и вручить ее всем в виде величайшего благодеяния и вразумления, Ницше обнаружил, что ни единой, ни вечной истины не существует и что само «торжество познания» заключает в себе опасность порабощения. Нижеследующие слова принадлежат не Ницше, а одному из его интерпретаторов, но, мне кажется, они пришлись бы по душе творцу «Заратустры»:

«Истина и признание». Когда человек старается убедить других в своей истине, т. е. сделать то, что ему открылось, обязательным для всех, — он обыкновенно думает, что руководствуется высокими побуждениями: любовью к ближним, желанием просветить темных и заблудившихся и т. д. И теория познания, и этика его в этом поддерживают: они устанавливают, что истина едина и истина есть истина для всех. Но и теория познания с этикой, и человеколюбивые мудрецы равно плохо различают, откуда приходит потребность приведения всех к единой истине. Не ближних хочет облагодетельствовать тот, кто хлопочет о приведении всех к единой истине. До ближних ему мало дела. Но он сам не смеет и не может принять свою истину до тех пор, пока не добьется действительного или воображаемого признания «всех». Ибо для него важно не столько иметь истину, сколько получить общее признание. Оттого этика и теория познания так озабочены тем, чтобы, по возможности, ограничить права вопрошающих. Еще Аристотель называл всякую «преувеличенную» пытливость невоспитанностью. Такое соображение или, вернее, такой отвод никому бы не показался убедительным, если бы для людей признание их истины не было бы важнее, чем сама истина.

Знание невозможно без скептицизма, без сомнения в том, что знаешь. Убеждения, особенно незыблемые, слепая вера — прямой путь к догматизму:

Верующий вообще не волен решать вопрос об «истинном» и «неистинном» по совести: будь он порядочен в одном этом, он незамедлительно погибнет. Его видение патологически предопределено: так из человека с убеждениями вырастает фанатик — Савонарола, Лютер, Руссо, Робеспьер, Сен-Симон, — тип, противостоящий сильному уму, сбросившему с себя цепи принуждения. Однако грандиозная поза этих больных умов, этих эпилептиков рассудочности производит свое действие на массу — фанатики красочны, а человечеству приятнее видеть жесты, нежели выслушивать доводы…

Открытость знания — независимость от любых убеждений, способность менять убеждения, а не гордиться ими. Подлинному знанию свойственен не «патриотизм», но «дух измены», ибо для истины убеждения гораздо опаснее, чем ложь.

Принципиальность, убежденность — сколько подлостей совершило человечество ради «таково наше убеждение». Люди не становятся приличнее оттого, что бесчинствуют или лгут согласно принципу или убеждению.

До Ницше философия только тем и занималась, что отстаивала убеждения «до костра включительно». Он впервые открыто призвал не к жертвам ради убеждений, а к необходимости жертвовать убеждениями: «Мы бы не дали себя сжечь за свои убеждения, мы не настолько уверены в них. Но, быть может, мы пошли бы на костер за свободу иметь мнения и иметь право менять их». Кредо Одинокого стрелка: «Кто достиг своего идеала, тот тем самым и перешагнул через него».

Дух спасает нас от полного истления и превращения в обгоревший уголь. Спасаясь от огня, мы шествуем, побуждаемые духом, от мнения к мнению, — как благородные предатели всего на свете.

Мы должны стать предателями, совершать измены, покидать свои идеалы.

С. Цвейг:

Он «вынашивает и изнашивает убеждения», отказывается от того, что он приобрел, и скорее может быть назван филалетом, страстным поклонником истины, девственной богини, жестоко искушающей своих жрецов, подобно Артемиде, обрекающей тех, кто воспылал к ней страстью, на вечную погоню — только для того, чтобы, оставив в их руках разорванное покрывало, пребывать вечно недостижимой. Истина, правда, как понимает ее Ницше, — не застывшая кристаллизованная форма истины, а пламенная воля к достижению правдивости и к пребыванию в правдивости, не решенное уравнение, а непрестанное демоническое повышение и напряжение жизненного чувства, наполнение жизни в смысле высшей полноты: Ницше стремится не к счастью, а только к правдивости. Он ищет не покоя (как девять десятых из числа философов), а — как раб и поклонник демона — превосходной степени возбуждения и движения.