Игорь Гарин - Ницше

И это уже рискованность не «стиля» и не эстетически воплощенного вслушивания, а рискованность человеческого бытия в мире и, далее, свойство самого бытия, свойство его устроенности, поскольку совершенно ясно, что оно устроено так, что может быть доступно и понято лишь с «точки зрения» какого-либо «я» или, как предпочитал говорить Ницше, в определенной «перспективе». Такой «перспективизм», следовательно, относится к самой сущности бытия. Таким образом, получается, что «риском» пронизано решительно все, и прежде всего этим высказывается нечто «экзистенциальное».

Одним из первых Ницше осознал, что «доказательство» не делает философию более весомой, что не аргументом живет мысль, что прозрение может быть плодотворней умозаключения: «В течение тысячелетий европейские мыслители только о том и думали, как бы доказать что-нибудь — нынче, напротив, для нас подозрителен всякий мыслитель, который „хочет нечто доказать“».

Отсутствие заботы о строгости и последовательности выразилось, в частности, в стремлении Ницше к поэтичности, при том, что в «Заратустре» поэтам брошено немало платоновских упреков:

Но поэты слишком много лгут! Ах, я закидывал сеть свою в моря их, желая наловить хороших рыб, но постоянно вытаскивал я голову какого-нибудь старого бога. Так море дало камень голодающему.

Несомненно, попадаются перлы у них: тем более похожи сами они на твердых раковин. И часто вместо души находил я у них соленую тину.

Человек порыва, человек мгновения, Ницше не анализировал, а выражал настроение данной минуты, чувство, переполняющее его здесь и сейчас. Его абсолютно не смущало то, что в другое время и в другом месте он будет думать иначе, будет самому себе противоречить. Но он не противоречил себе потому, что каждый раз был предельно искренен в выражении своих чувств, а то, что чувства у одного человека могут быть разными до взаимоисключительности, вина не Ницше, а человеческой природы — того единственного, чему он следовал постоянно и непротиворечиво.

Жизнь бесконечно сложна и парадоксальна. Простые ответы на проблемы человеческого существования — отнюдь не свидетельства человеческой мудрости. «Иногда, чтобы убедить в чем-либо одаренных людей, нужно только изложить утверждение в виде чудовищного парадокса». «Кто глубже мыслит, знает, что он всегда не прав…»

То, что именуют «противоречиями» Ницше, связано даже не с особенностью его психики — быстрой сменой настроений, но, прежде всего, с самой ее структурой, с его мировидением — категорическим отказом от догм, авторитетов, окаменелости, закованности в мировоззрение.

Непоследовательность Ницше производна от его интеллектуального обилия, особенностей психического склада и личной жизни.

К. П. Янц:

Двусмысленность — выражение его внутреннего экзистенциального раздвоения: разрыв между призванием и должностью, видимостью и бытием, бюргерской идентичностью («базельский профессор, господин доктор Ф. Ницше») и скрытой либидозной анархией («моя дионисийская натура») и т. д. породили процесс систематического саморазрушения, выразившийся в глубокой печали, которая сквозила в его облике, в метафизической тоске, которыми проникнуты путь его творчества, его письма, записки и т. д.

Вряд ли вообще необходимо уличать Ницше в противоречивости и непоследовательности — грехах, разрушительных для системотворца. Ницше многомерен и, я полагаю, сознательно или бессознательно, стремился к полноте выражения, а не к математической строгости высказывания. Он не знал противоречий, ибо обитал в том жизненном мире, где они животворны.

Ницше всегда пишет о том, что и как видит и чувствует он, Ницше. Его философские взгляды — это его собственный «портрет», это «инобытие» его личности. Не случайно изменения в его философской позиции, которые фиксируются в его трудах, чуть ли не «день в день» синхронны переменам в его жизни и судьбе. В зависимости от этих последних даже один и тот же «материал» выглядит в разных его сочинениях по-разному, поворачивается разными сторонами, предстает в ином свете.

Переоценка ценностей — фикция самого Ницше, до глубины не осознававшего свойства собственной психики двигаться в нехоженые места. Правильно понятая «переоценка ценностей» — это глубинный перспективизм, плюрализм, синкретизм Ницше, преподанный в экстравагантных одеяниях. Парадоксальность «противоречий» Ницше — это обилие жизни, плюралистическая структура его психики, образное видение мира, евангелический стиль.

Концепция противоречий у Ницше — свидетельство непонимания Ницше: противоречия возникают из дискурса, а не из плюральной жизни. Переоценка всех ценностей подразумевает отказ от дихотомий: не добро и зло, не истина и ложь, а мультиверсум, пролегающий между ними. Не демонизм «крови», «расы», «белокурой бестии», «сверхчеловека», но многоплановость, метафоричность, синкретичность, художественность, духовность, раз и навсегда покончившие с « нашим » и « не-нашим »…

Мне трудно согласиться и с идеей внутреннего раздвоения мыслителя, ведущего к противоречиям и позволяющего «смотреть на свою собственную природу, на свои чувства и побуждения как на нечто, стоящее вне его». Не было ни раздвоения, ни противоречий — было развитие идеи, вдохновения и отказы, увлечения и разочарования — нормальная внутренняя жизнь, внутренняя борьба, осложняемая развивающейся болезнью. Конечно, существуют «непротиворечивые» мыслители одной извилины, не знающие сомнений и колебаний, но печально известно то, что получается из их железобетонных систем…

С легкой руки проф. Риля многие считают, что Ницше не годится в учителя, что его творения не дают и не могут дать твердых и неизменных правил для руководства ученикам. Это — концепция XIX века. Ницше — великий учитель, учивший творцов века ХХ-го отказу от «вечных» принципов, «переоценке ценностей», вдохновенному порыву, вечной неудовлетворенности.

Когда мыслитель противоречив, а мыслить и быть последовательным невозможно, важна не суть противоречий, а дух мыслителя. Он не только не хотел служить усилению власти Бисмарка, Гогенцоллернов, Круппа или прусского юнкерства, но глубоко презирал их. Мы наслышаны о его шовинизме, экстремизме, экспансионизме, но послушаем самого Ницше.

Обрушиваясь на немецкую мысль, всех «бессознательных» ее фальшивомонетчиков, делателей покрывал (Фихте, Шеллинга, Шопенгауэра, Гегеля, Шлейермахера, Канта, Лейбница), Ницше называет «немецкий дух» своим дурным воздухом: «…Я с трудом дышу в этой ставшей инстинктом нечистоплотности в psychologica, эту нечистоплотность выдает каждое слово, каждая мина немца».