Игорь Гарин - Ницше

Вследствие этого в глубоком религиозном аффекте, из которого исходит у Ницше все познание, связаны в неразрывный узел отрешение от себя и собственный апофеоз, жестокость собственного уничтожения и ликование собственного боготворения, мучительная болезнь и торжествующее выздоровление, опьянение и холодное самообладание. Здесь чувствуется тесное сочетание контрастов, которые постоянно обусловливают друг друга: чувствуется перекипание и добровольное низвержение напряженных и возбужденных до крайности сил в хаос, мрак, ужас и оттуда опять стремление к светлому, нежному…

К. Ясперс:

Ницше понимает себя так: его мысль выросла из христианства под воздействием христианских же импульсов. Его борьба против христианства отнюдь не означает стремления просто выбросить его на свалку, отменить или вернуться в дохристианские времена: напротив, Ницше желает обогнать его, преодолеть, опираясь на те самые силы, которые принесло в мир христианство — и только оно.

Фактически то же самое признает сам Ницше, когда говорит, что христианская атмосфера — дух высокого напряжения, какого никогда еще не было на земле: «Мы, добрые европейцы, носители свободного, очень свободного духа (обязанного, кстати, христианству) — мы сохранили все томление духа, все напряжение духовной тетивы! Не исключено, что найдется у нас и стрела — задача, а может быть, даже и цель — кто знает?» И в другом месте: «Дальнейшее существование христианского идеала принадлежит к числу самых желательных вещей, какие только существуют». Такой вот атеизм…

Ницше мечет гневные филиппики в адрес христианства и просит за это прощения у своего друга Петера Гаста, уверяя его, что в мире идеального не знает ничего прекраснее христианства и что «в сердце своем я никогда и ничем не согрешил против христианства». Собственной творческой биографии он дает наихристианнейшее название «Ессе Hоmо» и последние записки, уже в безумии, подписывает именем «Распятый». Он пишет «Заратустру», полного антихристианского пафоса, и одновременно имитирует новозаветную стилистику. Такой вот атеизм…

В разговоре о переменах, уже свершившихся в его духовной жизни, Ницше заметил однажды полушутливо: «Да, так начинается скитание и оно продолжается — до каких пор? Когда все пройдено, куда тогда стремиться? Когда все комбинации, какие только возможны, исчерпаны, что тогда? Не пришлось ли бы опять вернуться к вере? Быть может, даже прийти к католической церкви?»

— Во всяком случае, круговое движение правдоподобнее остановки.

С одной стороны, «насильственные, суровые, ужасающие, идущие вразрез с разумом» этические установления христианства, с другой, христианство — средство, «при помощи которого европейскому духу была привита его сила, его необузданное любопытство и тонкая подвижность».

С одной стороны, отвержение христианской морали, с другой, «мораль была нужна, чтобы обеспечить человеку победу в его борьбе с природой и „диким зверем“»: «Без заблуждений, которые лежат в основе моральных допущений, человек остался бы зверем».

Быть может, у христианства и буддизма нет ничего заслуживающего большего уважения, как то искусство, при помощи которого они научают даже самого падшего подняться путем благочестия на более высокую степень иллюзорного порядка вещей и благодаря этому примириться с действительным порядком, при котором живется так тяжко, — хотя эта-то тяжесть существования и необходима.

Христианские тенденции точно так же благотворны и ничего столь не желательно, как их постоянство, — пишет Ницше на пороге безумия. — Они нужны всем страдающим, слабым, они необходимы для здоровой жизни человеческого общества, дабы страдания и неизбежная слабость воспринимались покорно, без возмущения, если возможно, даже с любовью.

Ф. Ницше — П. Гасту:

Что бы мне не приходилось говорить о христианстве, я не могу забыть, что я обязан ему лучшими опытами моей духовной жизни.

С одной стороны, все более громкие и вызывающие декларации собственного атеизма, с другой — надрывающее душу опустошение, испытанное от открытия «смерти Бога». Я не исключаю, что страдание Ницше, вызванное этим открытием, было гораздо глубже радости богоискателей, обретших наконец своего бога.

«Атеизм» Ницше лишен ханжества иных богомилов и доброхотов: если хотите, пред нами настоящий мученик, глубоко выстрадавший предательство последователей Христа, извративших и утопивших в океане лицемерия и лжи Его идеи.

Ницше решительно, безусловно, язвительно, изобретательно отвергал христианство, говорил ему безусловное «нет» и в то же время в его текстах мы обнаруживаем совершенно удивительные для атеиста высказывания, свидетельствующие о далеко не простом и не однозначном отношении сына протестантского пастора к «вере отцов».

С одной стороны, пламенный радикализм «давителя гадины», неистовые инвективы в адрес священнослужителей («самые ловкие из сознательных лицемеров», «миропомазанные клеветники», «ядовитые пауки на древе жизни», «коварные карлики», «паразитический тип человека» и т. п.), с другой…

Я почитаю за честь, что происхожу из рода, в котором принимали свое христианство всерьез во всех отношениях.

Народ тысячу раз прав в своей неизменной любви к людям этого типа: к кротким, простым и серьезным, целомудренным священникам…

Властная красота и утонченность облика князей церкви во все времена служила для народа подтверждением истинности церкви.

Неизменное благоговение перед Библией, сохраняющееся в Европе, в общем, и по сей день, — это, пожалуй, лучший образчик культуры и утончения нравов, каким Европа обязана христианству…

Церковь, церковники — смертельные враги культуры, раковая опухоль на ней и…

…Христианство отчеканило самые, пожалуй, тонкие лица в человеческом обществе: лица, несущие на себе печать высокой и наивысшей католической духовности.

Церковь, полагал Ницше, сильна именно «священническими натурами», которые подвижнически «делают свою жизнь исполненной трудностей, а тем самым и глубокого смысла». Даже борьбу против церкви «антихристианин» признает только в том случае, когда ведут ее натуры более высокие и глубокие, чем священнослужители.

Конечно, сказанное легко отнести на счет противоречивости Ницше, но, как выяснил К. Ясперс, речь идет не о непоследовательности, а о глубинной внутренней связи антихристианства Ницше с его богоискательством: «его враждак христианству как действительности неотделима от его связис христианством как требованием». По словам самого «маленького пастора», «мы — безбожники и антиметафизики — зажигаем наши факелы от того старого пожара, разожженного тысячелетнею верой». Подтверждением этих слов является составленный юным Ницше реестр дисциплин, которые он намерен изучить, завершаемый фразой: «И сверх всего — религию, прочное основание всякого знания». К этому же времени относится признание ученика Пфорты: «Любовь к Богу согласуется с любовью к истине».