Игорь Гарин - Ницше

Ницше пришел к музыке, анализируя дионисические культы древности. В истории развития человечества увидел он две силы: силу динамики и статики. Жизненный ритм личности отображается в музыке. Музыка взрывает в нас новые силы, но чрезмерный взрыв может разорвать и нас. И вот является миф — этот предохранительный клапан, закрывающий от нас музыкальную сущность жизни. Смена ритма мифическим образом, построенным и предопределенным ритмом, в истории человечества отображается, по Ницше, борьбой духа Диониса с Аполлоном. В трагедии образ налагается на ритм. Тут — своего рода приложение алгебры (ритма) к геометрии (мифу).

Е. Трубецкой, отвергая трехпериодную концепцию Риля и Гаста, склонялся к концепции «перелома», датированного 1876 годом, когда Ницше окончательно разочаровался в Шопенгауэре и порвал с Вагнером. Впрочем, и Гаст, и князь Трубецкой признавали, что Заратустра незримо присутствует уже на страницах «Рождения трагедии» и «Несвоевременных размышлений», уже здесь намечен идеал личности, «свободно и бесстрашно парящей над людьми, нравами, законами и обычными оценками вещей».

К. А. Свасьян, наиболее эрудированный и глубокий исследователь творчества Ницше в нынешней России, вернувший доброе имя «предтече фашизма» в стране сверхфашизма, по-своему интерпретирует трехпериодное деление творчества немецкого философа: первый период — проба пера и выискивание союзников; второй период — разочарование в союзниках, испытание одиночеством, перемена тактики, выработка нового плана военных действий; третий период — тотальная война.

В значительной мере перечисленные периоды, повороты, переоценки, переломы в творчестве Ф. Ницше условны — мы имеем дело с эволюцией «сквозных» идей на фоне развивающейся болезни, непрерывно усиливающей «экстремистский» элемент мышления человека границы, пограничного состояния. Эпатаж — это всегда дефицит чего-то, в данном случае — человеческих связей, просто здоровья [25] Нельзя не признать, что сам Ницше дал повод своим исследователям неоправданно много говорить о смене мировоззрения: свои первые книги он нередко характеризовал как нечто решительно пережитое и отвергнутое, неоднократно просил читателя не обращать внимания на его прошлое метафизика и теоретика. Это свойственно большинству людей Köhre, крутых поворотов. Толстой, как мы помним, тоже отказывался от себя прошлого, хотя, как мы знаем, в сути своей никогда не менялся, арзамасский ужас жил в нем всегда. …

Любопытным феноменом творчества Ницше — при всей его фрагментарности, непоследовательности, «скачках», «поворотах» — является удивительная цельность, с какой воспринимаются все его работы безотносительно времени их создания. В известной мере это можно сказать о творчестве большинства мыслителей, «случай Ницше» интересен здесь тем, что «красная нить», пронизывающая его труды, ни разу не порвалась при всех шараханьях и «переоценках». Другой яркий пример такого феномена — Лев Толстой, оставшийся верным самому себе при движении в направлении, прямо противоположном эволюции Ницше.

По свидетельству Г. Маркеса, каждый писатель пишет только одну книгу, хотя она и выходит во многих томах и под разными названиями. Каждый философ — Ницше не исключение — во многих книгах раскрывает одно и то же содержание своего сознания, передает свой настрой, демонстрирует склад своего ума. Любая философия связана со структурой сознания и личностью ее творца.

Несколько примеров. Слова «Бог мертв» Ницше записал в третьей книге «Веселой науки», опубликованной в 1882 году. Однако в записях к его первой книге, относящихся к 1870 году, находим: «Верую в издревле германское: всем Богам должно будет умереть».

В «Рождении трагедии» нет ни слова об имморализме, но «отвращение к морали сочувствия, сострадания и милосердия… уже живет в нем, хотя и скрытно» (Г. Рачинский). Сам Ницше считал эту книгу своей «первой переоценкой всех ценностей, всего дорогого…»

В последнем классе гимназии Ницше написал эссе о Феогниде, в котором возвеличил героического мегарца за «презрение к черни».

В Пфорте написаны два философско-поэтических эссе «Рок и история», а также «Свобода воли и рок», в которых в зародыше можно найти большинство идей будущих произведений Ницше. Только один пассаж как бы из будущего Ницше:

То, что Бог становится человеком, указывает лишь: человек должен искать свое блаженство не в бесконечности, а создать свое небо на земле; иллюзия неземного мира исказила отношение человеческого духа к миру земному: она была созданием детства народов. В тяжких сомнениях и битвах мужает человечество: оно осознает в самом себе начало, сердцевину и конец религий.

В сохранившихся текстах студенческого периода мы находим страницы, равные по силе будущему «Заратустре». Ницше пишет о «постоянной борьбе, что питает и укрепляет душу», о свободе воли как принципе обособления, о борьбе новых и старых начал, о великом историке и великом философе, которым надлежит стать пророками, о необходимой переоценке ценностей, сложившихся за тысячелетия, о непременном возмужании человека, которое позволит осознать величие стоящих перед человечеством задач… Даже стилистика этих «проб пера» уже вполне заратустровская:

Много раз подстерегая свои мысли и чувства и анализируя их в религиозном уединении, я переживаю такое состояние, как будто кругом меня волновались и гудели целые дикие орды и от крика их содрогался и как бы разрывался самый воздух. Так чувствуют себя орел и гордая мысль человека, когда они приближаются к солнцу.

И образ Заратустры, и комплекс его идей сопровождали Ницше с самой ранней юности. Молодой филолог писал своей сестре, что еще ребенком видел великого перса во сне. Зародыши идей «Заратустры» прослеживаются с первых работ Ницше, а в почти полностью сформированном виде представлены в работах 1873–1875 гг. В идее рождения и становления сверхчеловека проглядывает юношеский идеал Ницше: «цель человечества лежит в его высших представителях». В ранней работе «Мы, филологи» читаем:

Благодаря счастливым открытиям, можно воспитать великую личность совершенно иначе и гораздо выше, чем она воспитывалась до сих пор благодаря случайным обстоятельствам.На этом-то и покоятся надежды: воспитание великих людей.

Т. Манн обратил внимание на то, что даже в отношении к Вагнеру у Ницше не было никакого перелома, изображаемого большинством биографов:

…Еще в пору своего, казалось бы, беззаветного служения Вагнеру, задолго до того, как он отдал на суд широкой публики свою книгу о вагнеровских торжествах «Рихард Вагнер в Байрёйте», он в Базеле как-то высказывает в разговоре с близкими друзьями несколько глубоко проницательных и вместе с тем столь резких замечаний о «Лоэнгрине», что они кажутся предвосхищением «Дела Вагнера», написанного Ницше пятнадцать лет спустя.