Рене Декарт - Рассуждения о методе. Начала философии. Страсти души (сборник)

V. Остаются еще две причины сомневаться, состоит ли истинная природа тела исключительно в протяжении: во‐первых, многими утверждается, будто большинство тел можно так разрежать или сгущать, что разреженные тела приобретут большее протяжение, чем сгущенные; и находятся некоторые до того тонкие умы, что различают субстанцию тела и его количество, а последнее отличают от протяжения. Во-вторых, если мы где-либо предполагаем протяжение в длину, ширину и глубину, мы не утверждаем обычно наличности там тела, но говорим только о пространстве, даже о «пустом пространстве»; а это последнее, как почти все убеждены, есть чистое ничто.

VI. Но что касается разрежения и сгущения, то, вникнув в свои мысли и не желая допускать ничего, помимо ясно воспринимаемого, каждый откажется видеть в разрежении и сгущении что-нибудь иное, кроме изменения фигуры. Изменение это таково, что разреженными оказываются те тела, между частицами которых существует много промежутков, заполненных другими телами; более же плотными тела становятся вследствие того, что их частицы, сближаясь, уменьшают или совершенно уничтожают эти промежутки. Когда произойдет такое исчезновение промежутков, дальнейшее уплотнение сгущенного тела станет невозможным. Но и в этом случае тело остается ничуть не менее протяженным, чем когда, при взаимной разделенности частиц, оно заполняет большее пространство, ибо протяжение, заключенное в порах и промежутках тела, оставляемых его частицами, никоим образом не может быть приписано ему самому, но должно быть приписано каким-либо другим телам, заполняющим эти промежутки. Так, видя губку, взбухшую от воды или иной жидкости, мы не считаем ее в отношении отдельных ее частей более протяженной, чем в том случае, когда она сжата и суха; в первом случае она имеет только более открытые поры и потому вытянута на большее пространство.

VII. Право, я не вижу, что побуждает некоторых предпочитать говорить, будто разрежение происходит путем увеличения частиц, нежели выяснять разрежение на примере губки. Ибо хотя при разрежении воздуха или воды мы не замечаем ни их пор, становящихся более пространными, ни какого-либо нового тела, которое вступает для их заполнения, однако едва ли разумно измышлять ради буквального истолкования разрежения тела нечто совершенно непостижимое вместо того, чтобы из факта разрежения заключать к существованию в данных телах пор или промежутков, расширяющихся и заполняемых новым телом, хотя бы мы и не воспринимали чувствами этого нового тела. Ведь нет ни одного основания, которое принуждало бы нас думать, будто все существующие вещи должны возбуждать наши чувства. А разрежение мы, быть может, всего легче представим себе именно этим, а не иным способом. И, наконец, совершенно нелепо, что нечто увеличивается от нового количества или нового протяжения без того, чтобы вместе с последним к нему не присоединялась новая протяженная субстанция, то есть новое тело. Немыслимо никакое присоединение протяжения или количества без присоединения количественной и протяженной субстанции; это станет более ясным из дальнейшего.

VIII. Конечно, количество разнится от протяженной субстанции не в самой вещи, но лишь в нашем понятии, как и число не разнится от исчисленного. Понятно, что мы можем мыслить всю природу телесной субстанции, заключенной в пространстве десяти шагов, не обращая внимания на саму меру десяти шагов, ибо совершенно одинаково понимается она и в любой части пространства и в его целом. И, наоборот, можно понимать число, содержащее десять, и меру, содержащую десять шагов, не примышляя к ним определенной субстанции: ибо понятие числа «десять» остается совершенно одним и тем же, относись оно к этой ли мере десяти шагов или к чему-нибудь иному. Если сплошное количество десяти шагов и не может быть принимаемо помимо какой-либо протяженной субстанции, которой присуще количество, однако оно может быть понимаемо помимо данной определенной субстанции. Но, по существу, не может статься, чтобы уничтожилось хоть самое малое количество или протяжение без такого же уменьшения субстанции; и, наоборот, невозможно какое угодно уменьшение субстанции без того, чтобы не уничтожалось столько же количества и протяжения.

IX. И хотя некоторые, может быть, говорят иначе, я не думаю, чтобы они иначе себе представляли дело; но они отличают субстанцию от протяжения или количества, или разумеют под именем субстанции ничто, или же имеют только смутную идею субстанции бестелесной, ложно прилагая эту идею к телесной субстанции: тем самым эти лица покидают истинную идею протяжения телесной субстанции, называя ее акциденцией, и, таким образом, они выражают словами совсем не то. что воспринимают в душе.

X. Пространство, или внутреннее место, отличается от телесной субстанции, заключенной в пространстве, не реально, но лишь по способу, каким обычно постигается нами.И, действительно, протяжение в длину, ширину и глубину, составляющее пространство, совершенно тождественно с тем протяжением, которое составляет тело. Разница в том, что протяжение в теле мы полагаем единичным (singulare) и считаем, что оно подлежит изменению всякий раз, как изменяется тело, протяжению же пространства мы приписываем только родовое единство и думаем, что при изменениях тела, заполняющего пространство, протяжение пространства не меняется, а пребывает одним и тем же, как скоро оно остается той же величины и фигуры и сохраняет одно и то же положение по отношению к некоторым внешним телам, которыми мы определяем это пространство.

XI. И мы легко узнаем, что одно и то же протяжение составляет как фигуру тела, так и природу пространства, и что не больше тело и пространство друг от друга разнятся, чем природа вида или рода разнится от природы индивидуума. Обратясь к имеющейся у нас идее какого-либо тела, например камня, мы отбросим от нее все то, что, как мы сознаем, не принадлежит к природе тела, и, понятно, прежде всего отбросим твердость, потому что если камень разжижается или дробится на мельчайшие песчинки, то он лишается твердости, не переставая от этого, однако, быть телом; отбросим и цвет, так как часто видим камни настолько прозрачные, что цвет в них как бы вовсе отсутствует; отбросим и тяжесть, потому что хотя огонь исключителен по легкости, тем не менее он считается телом; и, наконец, отбросим холод и теплоту и все прочие качества, ибо если даже не полагать их в камне или в его видоизменениях, мы все-таки не станем утверждать, будто камень потерял телесную природу. Следовательно, мы замечаем, что ничего не остается в идее тела, кроме понятия о протяженности последнего в длину, ширину и глубину; это самое содержится не только в идее пространства, заполненного телами, но и в идее того пространства, которое именуется нами «пустым».