Рене Декарт - Рассуждения о методе. Начала философии. Страсти души (сборник)

LXI. Модальное различие двояко, а именно: одно – между модусом в собственном смысле слова и субстанцией, модус которой дан; другое – между двумя модусами одной и той же субстанции. Первое различие познается из того, что, хотя мы и могли бы ясно воспринимать субстанцию без модуса, который, как сказано, отличается от нее, но, наоборот, этот модус не может пониматься без субстанции: так, фигура и движение модально отличаются от телесной субстанции, в которой находятся; так же утверждение и воспоминание отличаются от души. Второе модальное различие уясняется из того обстоятельства, что хотя мы и можем познавать модусы в отдельности друг от друга, но ни тот ни другой, однако, не могут быть познаны вне субстанции, в которой находятся. Так, если движется квадратный камень, я могу вполне постичь его квадратную фигуру помимо движения; и наоборот, движение камня могу понять помимо квадратной его фигуры;

но ни это движение, ни фигуру я не могу понять вне субстанции камня. Различие же между модусом одной субстанции и другой субстанцией или модусом этой субстанции, как, например, различие движения одного тела от другого тела или от души, а также различие движения от длительности – подобное различие должно быть названо скорее реальным, чем модальным; ибо те модусы не ясно понимаются вне реально различных субстанций, модусами которых они являются.

LXII. Наконец, рациональное различие существует между субстанцией и каким-либо ее атрибутом, без которого она сама не может быть понята, или между двумя такими атрибутами одной и той же субстанции. И познается оно из того, что невозможно для нас образовать ясную и отчетливую идею той субстанции, если отвлечен от нее данный атрибут; не в состоянии мы также ясно воспринять идею одного из таких атрибутов, если отделим последний от другого атрибута. Ведь любая субстанция, если она кончит длиться, перестает существовать; значит, она лишь рационально отличается от своей длительности. И все модусы мышления, рассматриваемые нами как бы в объектах, отличаются лишь рационально и от объектов, о которых мыслят, и друг от друга в одном и том же объекте. Хотя, как припоминаю, в другом месте я соединил этот род различия с модальным, а именно в конце ответа на первые возражения к «Размышлениям о первой философии»; но там не было случая для их обстоятельного различения, и для моих целей достаточным было каждое из них отличить от реального различия.

LXIII. Мышление и протяжение могут быть рассматриваемы как то, что составляет природу мыслящей и телесной субстанций; и тогда они должны быть понимаемы как мыслящая субстанция и субстанция протяженная, то есть душа и тело; при этом условии они будут поняты яснейшим и отчетливейшим образом. И легче понять субстанцию протяженную и субстанцию мыслящую, нежели одну только субстанцию, опустив, что мыслит или что протяженно. Есть некоторая трудность в отвлечении понятия субстанции от понятий мышления и протяжения; они отличаются от субстанции лишь рационально; отчетливее концепт становится не оттого, что в нем охватывается меньшее, но лишь потому, что охватываемое в нем мы тщательно отличаем от всего остального.

LXIV. Мышление и протяжение могут также быть приняты за модусы субстанции, поскольку, разумеется, одна и та же душа может иметь множество различных мыслей, а одно и то же тело, сохраняя постоянным свое количество, может простираться многими способами; сейчас, например, более в длину, менее в ширину или глубину, а спустя несколько времени, наоборот, более в ширину и менее в длину. И в этом случае мышление и протяжение модально отличаются от субстанции и могут быть поняты не менее ясно и отчетливо, нежели сама она, так как рассматриваются не как субстанции или вещи в чем-либо отделенные от иных вещей, но лишь как модусы вещей. В силу того, что мы обсуждаем их в субстанциях, модусами которых они являются, мы отличаем их от этих субстанций и познаем их такими, каковы они в действительности. Напротив, если пожелаем мыслить их вне субстанций, в которых они даны, то начнем рассматривать их как пребывающие вещи и, таким образом, спутаем идеи модуса и субстанции.

LXV. На том же основании мы превосходно воспринимаем различные модусы мышления: например, разумение, воображение, воспоминание, желание и т. д., а также и различные модусы протяжения или же те, которые относятся к нему: например, все фигуры, расположение частей, их движение – поскольку смотрим на них как на модусы вещей, в которых они заключены; а если мы мыслим только о местном движении, то мы ничего не решаем относительно силы, от которой возникает движение (что я, однако, попытаюсь изложить в своем месте).

LXVI. Остаются еще чувства, аффекты и стремления; они также могут ясно восприниматься нами, если тщательно остережемся судить дальше того, что безусловно, что заключено в нашем восприятии и что мы внутренне сознаем. Но очень трудно соблюсти это требование, по крайней мере относительно чувств, потому что всякий из нас с юности полагает, что ощущаемые нами вещи существуют вне нашего сознания и вполне подобны нашим чувствам, то есть восприятиям, получаемым нами от этих вещей;

так, видя, например, цвет, мы думаем, что видим вещь, находящуюся как бы вне нас и совершенно подобную той идее цвета, которую мы испытывали в себе; от привычки к таким суждениям нам и кажется, будто мы видим настолько ясно и отчетливо, что принимаем видимое за достоверное и несомненное.

LXVII. И совершенно то же должно сказать обо всем остальном, что воспринимается, и о физическом раздражении (titillatio) и о боли. Хотя мы и не думаем, что боль существует вне нас, однако мы предполагаем ее обычно не только в одной душе, то есть в нашем восприятии, но и в руке, в ноге или в какой-нибудь иной части тела. Когда, например, мы испытываем боль как бы в ноге, то пребывание боли вне нашего духа, в ноге, не более достоверно, чем то, что видимый нами солнечный свет существует вне нас, как бы в солнце; каждый из этих предрассудков восходит к первым дням нашей жизни, что ниже будет указано.

LXVIII. А чтоб отличить ясное от неясного, должно старательно отметить, что боль, цвет и т. п. ясно и отчетливо воспринимаются, лишь будучи рассматриваемы как чувства или мысли; если же они принимаются за вещи, существующие вне нашего духа, то нет возможности понять, что это за вещи; получается совершенно то же, как если бы кто-нибудь, утверждая, что он видит в данном теле цвет или чувствует в данном члене тела боль, сказал, что он именно там это видит или чувствует, а что это такое – не знает, то есть не знает, что он видит и чувствует. Ведь при недостатке внимания он легко верит, что имеет о том некоторое знание, так как предполагает, будто действительно существует нечто подобное восприятию того цвета или той боли, какие он испытывает в себе. Однако если он исследует, что, собственно, это чувство цвета или боли представляет как нечто существующее окрашенным в теле или как существующее в болящей части тела, то заметит вообще, что вовсе не постигает этого.