Рене Декарт - Рассуждения о методе. Начала философии. Страсти души (сборник)

LII. Телесная субстанция и душа или сотворенная мыслящая субстанция могут быть поняты под тем общим обозначением, что они суть вещи, нуждающиеся для существования только в содействии Бога.Однако субстанция не может быть впервые замечена из того лишь, что она – вещь существующая; ибо одно это само по себе нас не трогает. Но без труда мы познаем субстанцию по какому угодно ее атрибуту посредством того общего понятия, что у любой вещи бывают какие-нибудь атрибуты, признаки, качества. Из того, что мы воспринимаем в наличности какой-либо атрибут, мы заключаем о необходимом присутствии некой существующей вещи, то есть субстанции, которой может быть приписан этот атрибут.

LIII. И хотя субстанции познаются по любому атрибуту, однако у каждой субстанции есть преимущественное, составляющее ее сущность и природу свойство, к которому относятся все остальные свойства. Именно: протяжение в длину, ширину и глубину составляет природу телесной субстанции, а мышление составляет природу мыслящей субстанции; значит, все то, что может быть отнесено к телу, предполагает протяжение и есть только некоторый модус протяженной вещи; а все, находимое в духе, суть только разные модусы мышления. Так, например, фигура может мыслиться только в протяженной вещи, движение – только в протяженном пространстве, воображение же, чувство, желание – только в мыслящей вещи. И наоборот, протяжение может быть понимаемо без фигуры и движения, а мышление – без воображения и чувства; так и в иных случаях: это ясно для всякого наблюдателя.

LIV. Итак, мы легко можем образовать два ясных и отчетливых понятия или две идеи, одну – сотворенной мыслящей субстанции, другую – телесной субстанции, если, конечно, тщательно различим все атрибуты мышления от атрибутов протяжения. Мы можем иметь ясную и отчетливую идею несозданной и независимой мыслящей субстанции, то есть идею Бога; не должно лишь предполагать, что эта идея адекватно выражает все, что есть в Боге, и измышлять что-либо как существующее в ней; но мы обратим внимание лишь на то, что в ней содержится и что мы воспринимаем яснейшим образом, как принадлежащее природе существа высшего совершенства. И, разумеется, никто не станет отрицать, что в нас существует подобная идея Бога, кроме разве тех, кто полагает, будто человеческим умам совершенно чуждо познание Бога.

LV. Столь же отчетливо постигаются нами длительность, порядок и число, если мы не измыслим для них особого понятия субстанции, но будем считать, что длительность всякой вещи есть только модус, под которым мы понимаем эту вещь, поскольку она продолжает существовать; подобным же образом порядок и число не составляют чего-либо отличного от вещей, упорядоченных и перечисленных, но суть лишь модусы, под которыми мы обсуждаем вещи.

LVI. И здесь под модусами мы разумеем совершенно то же, что в ином месте под атрибутами или качествами. Но мы зовем их модусами, когда подразумеваем, что субстанция проявляется или изменяется через их посредство. Качествами же именуем, когда субстанция может быть определена по этим изменениям; наконец, когда смотрим более обще, полагая только, что они присущи субстанции, мы называем их атрибутами. Потому-то мы и говорим, что в Боге даны собственно не модусы или качества, но атрибуты, ибо в нем не мыслится никакого изменения. И даже то, что в созданных вещах никогда не видоизменяется, как существование и длительность в протяженном и длящемся теле, все это мы должны именовать не качествами или модусами, а атрибутами.

LVII. Но одни атрибуты даны в тех вещах, о которых говорят, что у них есть атрибуты и модусы, другие же только в нашем мышлении. Так, когда мы отличаем время от длительности, взятой вообще, и говорим, что время есть число движения, то это лишь модус мышления; конечно, мы не предполагаем в движении иной длительности, чем в неподвижных телах. Это явствует из того, что если движутся в течение часа два тела, одно медленнее, другое скорее, то мы считаем время в отношении к одному из тел не большим, чем в отношении к другому, хотя бы в последнем движение было гораздо значительнее. А чтобы измерять длительность всякой вещи, мы сравниваем ее с длительностью значительных и наиболее равномерных движений, от которых берут начало дни и годы; и эту длительность мы называем временем. Следовательно, длительности, взятой вообще, не придается ничего, кроме модуса мышления.

LVIII. Также и число, рассматриваемое не в каких-либо созданных вещах, а лишь абстрактно или как родовое понятие, есть вообще модус мышления, как и все прочее, что мы называем универсалиями.

LIX. Образуются эти универсалии в силу того только, что одной и той же идеей мы пользуемся, чтобы мыслить все индивидуальное, что между собой сходствует. И даже устанавливаем одно и то же имя для всех вещей, представляемых посредством такой идеи. Это и называется универсалией. Так, когда мы рассматриваем два камня, то, сосредоточив внимание не на их природе, а на том лишь, что их два, мы образуем идею их числа, именуемую двойственностью (binarium); когда позднее мы видим двух птиц или два дерева, то, обсуждая не природу этих вещей, а их число, возвращаемся к той же идее, что и прежде; потому-то это идея всеобща и, следовательно, такое число мы называем столь же всеобщим именем двойственности. Подобным образом, рассматривая фигуру, составленную из трех линий, мы образуем некоторую ее идею, называя последнюю идеей треугольника; ею мы пользуемся позднее как универсалией, чтобы представлять в нашей мысли все прочие фигуры, заключенные тремя линиями. Замечая, далее, что иные из треугольников имеют прямой угол, а другие его не имеют, мы образуем всеобщую идею прямоугольного треугольника; эта идея в отношении к предшествующей, как более общей, зовется видом. Прямота угла называется общим различием (differentia universalis); им-то прямоугольные треугольники отличаются от всех прочих треугольников. А то, что квадрат их оснований равен сумме квадратов их боковых сторон – это есть исключительный собственный признак (proprietas) всех таких треугольников. Наконец, если предположим, что одни из треугольников подобного рода движутся, а другие неподвижны, – это будет в них общей акциденцией (accidens universale). Таким образом, обычно называют пять универсалий: род, вид, различие, собственный признак и акциденцию.

LX. Число же в самих вещах порождается их различием; а различие трояко: реальное, модальное и рациональное. Реальное различие свойственно лишь двум или большему числу субстанций: мы воспринимаем их взаимно отличными друга от друга потому только, что можем ясно и отчетливо понять одну без другой. Познавая Бога, мы уверены, что Он мог сделать все, что мы понимаем отчетливо; стало быть, например, из того только, что мы имеем идею протяженной или телесной субстанции, мы, хотя еще не достоверно знаем, существует ли действительно таковая, уверены, однако, что она может существовать; а если существует и определена для нас в мышлении какая-либо из ее частей, то эта часть реально отлична от иных частей той же субстанции.Подобным образом из того лишь, что каждый человек понимает себя как мыслящую вещь и может мысленно отвлекать от себя всякую иную субстанцию, как мыслящую, так и протяженную, достоверно, что каждый должен быть рассматриваем как реально отличающийся от всякой иной мыслящей субстанции и от всякой телесной субстанции. И если даже предположить, что Бог соединил с такой мыслящей субстанцией некоторую телесную субстанцию как нельзя более тесно и из этих двух субстанций создал нечто единое, то ничуть не менее обе субстанции остаются реально различными, ибо, хотя Бог их тесно соединил, Он не может лишить самого себя власти, какую имел раньше, отделить их или сохранять одну от другой независимо; следовательно, то, что Богом может быть либо отделено, либо совместно сохраняемо, остается реально различным.