Виталий Глущенко - Рождение человечества [Начало человеческой истории как предмет социально-философского исследования] [litres]

У животных в природных условиях невроз – явление практически не наблюдаемое, и это понятно: невроз – черная метка для животного, в естественной среде животное-невротик обречено. Поэтому обычно, когда ведут речь о неврозах у животных, по умолчанию подразумевают экспериментальные неврозы, искусственно достигаемые в лабораторных условиях: создается ситуация, при которой в центральной нервной системе животного сталкиваются два разнонаправленных рефлекса, – ее называют «трудным состоянием» нервной системы, – и, если такому «трудному состоянию» удается придать инертность, то возникает невроз.

Что касается отряда приматов, то эксперименты показали чрезвычайную устойчивость к неврозам даже низших обезьян 140 140 Каминский С.Д. Динамические нарушения деятельности коры головного мозга. – М.: Изд-во АМН СССР, 1948. С. 135. . Это не значит, что неврозы у них невозможны: столкновение таких жизненно важных рефлексов, как, например, пищевой и оборонительный, ограничение двигательной активности, нарушение биоритмов (например, естественного светоритма смены дня и ночи) или иерархических отношений в стаде, а также некоторые другие факторы способны вызывать у приматов сильнейший невроз, нередко связанный с вегетативными нарушениями и приводящий к гибели животного 141 141 Хананашвили М.М. Экспериментальная патология высшей нервной деятельности. – М.: «Медицина», 1978. С. 43-50, 66–72. . Но в большинстве случаев, способных вызывать невроз у других животных, центральная нервная система приматов легко выходит из «трудного состояния» – не в одну, так в другую сторону: т. е., если оказывается невозможна реализация адекватного ситуации рефлекса, то обезьяна поведет себя неадекватно, но не «зависнет», не утратит своей обычной активности. Как же тогда получилось, что человеку невроз, наоборот, свойствен?

Дело в том, что высокая нейродинамическая лабильность приматов была изначально сопряжена с высокой подражательной способностью 142 142 Является ли эта связь относительно случайной или же она является следствием развития обоих явлений из общего корня, мы пока еще не знаем. , отмечаемой у них подавляющим большинством отечественных и зарубежных исследователей. Причем эта способность у них эволюционировала:

«Если мы рассмотрим подражательность в рамках одного отряда – приматов, то увидим исключительное явление: огромный эволюционный подъем интенсивности этого явления, в том числе резко восходящую кривую от низших обезьян – к высшим, от высших – к ребенку человека, к автоматической подражательности у человека в патологии» 143 143 Поршнев Б.Ф. О начале человеческой истории (проблемы палеопсихологии). С. 215. .

С одной стороны, высокая лабильность и, как следствие, устойчивость к неврозам приматов могли благоприятствовать самой возможности такого развития имитативности, но с другой – между ними с самого начала было заложено противоречие. Невроз – черная метка для животного, но даже при высокой степени имитативности, свойственной виду, стать черной меткой для всей популяции он неспособен: в каждом организме невроз формируется индивидуально. Имитатогенность – свойство рефлекса, и если рефлекс у животного заторможен, то он, само собой, не спровоцирует имитацию. Так же как и имитировать сигнализируемые другими животными рефлексы невротик оказывается не в состоянии. Такое животное естественным образом попадает в своей группе в изоляцию. Одним словом, сам по себе невроз неимитатогенен. Но, напротив, имитатогенен – и даже слишком имитатогенен – неадекватный рефлекс, при помощи которого приматы избегают невроза! Получается, что, попав под действие невроза, животное ставит под удар себя как особь, но сохраняет от опасности популяцию; уходя же от невроза через неадекватный рефлекс, оно спасает себя, но из-за высокой имитатогенности неадекватного рефлекса подвергает опасности популяцию. Несложно представить, какими фатальными последствиями чревата ситуация его массовой имитации. Таким образом, спасающая приматов от неврозов высокая лабильность нервной системы и способствовавшая их эволюции высокая имитативность вместе таят угрозу создания фатальных для популяции ситуаций.

У обезьян развитию данной угрозы противостоит жесткая иерархия в стаде, которая, во-первых, сужает для отдельной особи круг имитатогенных источников, во-вторых, вносит в него упорядоченность, при этом наиболее лабильным молодым особям обеспечивается место в самом низу иерархической пирамиды. Но, как уже было отмечено, имитативность в отряде приматов интенсифицировалась по мере роста и ветвления его эволюционного древа, и в определенный момент жесткой иерархии стало недостаточно для предотвращения опасности высоковероятной спонтанной интердикции. И вот, у наиболее близких к людям антропоидов – шимпанзе мы видим уникальную для животного мира форму стадности. Речь идет о так называемых тасующихся группах, впервые описанных в конце 1960‐х годов британской исследовательницей Джейн Гудолл 144 144 См., напр.: Lawick-Goodall J. van. My Friends the Wild Chimpanzees. Washington, 1967; Idem. The Behaviour of Free-Living Chimpanzees on the Gombe Streem Reserve // Animal Behaviour Monographs. London, vol. 1 (3), 1969; Гудолл Дж. Шимпанзе в природе: поведение. – М., 1992. . Своеобразие этой формы заключается в том, что значительную часть года шимпанзе кочуют небольшими группами по 3–6 особей, собираясь вместе по 25 и более особей в местах изобилия пищи, чтобы потом снова разойтись мелкими группами – уже другими по составу. При том что вообще исследования Гудолл имели и продолжают иметь большую популярность, Поршнев был едва ли не единственным в научном мире, кто высоко оценил проигнорированное большинством ученых открытие тасующихся групп:

«Это имеет существеннейшее биологическое значение: преобразуются механизмы популяции, тем самым – популяционной генетики, а также биоценоза» 145 145 Поршнев Б.Ф. О начале человеческой истории (проблемы палеопсихологии). С. 236. .

Поскольку имитативность в эволюции отряда приматов продолжала нарастать и дальше, нет сомнений, что троглодитиды сохранили за собой эту форму стадности. По крайней мере, она хорошо согласуется с выводом «о крайней подвижности и изменчивости размеров первых социальных группировок» 146 146 Толстов С.П. Проблемы дородового общества // Советская этнография. – М., 1931, №3–4. С. 83. , сделанном на основе археологических находок нижнего и среднего палеолита. Не менее хорошо она объясняет одну из уникальных особенностей Homo sapiens – избыточный поисково-половой инстинкт, который достался нам в наследство от палеоантропа и в условиях высокой дисперсности вида соответствовал норме. Из-за быстроты дивергенции естественный отбор не успел его уничтожить, и теперь нам его необходимо вытеснять и сублимировать в каждой индивидуальной психике 147 147 Поршнев Б.Ф. Принципы социально-этнической психологии (Доклад на VII Всемирном конгрессе антропологических и этнографических наук. Москва, август 1964 г.). – М., 1964; Он же. Возможна ли сейчас научная революция в приматологии? // Вопросы философии. – М., 1966, № 3; Он же. Социальная психология и история. 2-е изд., доп. и испр. – М.: «Наука», 1979. . Наконец, Поршнев замечает по поводу тасующихся групп, что «только такое представление, и, вероятно, никакое другое, способно дать реальное биологическое обоснование гипотезы о праисторическом “промискуитете”» 148 148 Поршнев Б.Ф. О начале человеческой истории (проблемы палеопсихологии). С. 237. . Сегодня мы можем добавить, что нечто напоминающее тасующиеся группы наблюдается у хадза – одного из самых архаичных по своей социальной организации народов.