Арсений Куманьков - Война в XXI веке

Что касается влияния, которое иногда локальные конфликты оказывают на мировую политику, то здесь следует указать на усилия мировой общественности поставить войну вне закона, сделать её более гуманной и контролируемой и не допустить совершения военных преступлений и преступлений против человечности. В таком случае к войне приковывается повышенное внимание «международных учреждений, начиная с неправительственных организаций (НПО), таких как Oxfam, “Спасем детей”, “Врачи без границ”, Human Rights Watch и Международный комитет Красного Креста, и кончая такими международными институтами, как Управление Верховного комиссара ООН по делам беженцев (УВКБ ООН), Европейский союз (ЕС), Детский фонд ООН (ЮНИСЕФ), Организация по безопасности и сотрудничеству в Европе (ОБСЕ), Африканский союз (АС) и собственно сама Организация Объединенных Наций (ООН), включая силы по поддержанию мира» [159] Калдор M. Новые и старые войны. С. 35–36. .

При этом все эти участники могут оставаться в высшей степени разобщёнными, что, естественно, не сказывается положительно на перспективах быстрого урегулирования конфликта.

Оставляя за скобками проблемы, связанные непосредственно с войной, как то: возможность быть убитым или захваченным в плен и проданным в рабство, а также разрушение городов и инфраструктурных объектов, стоит принять во внимание и влияние локального конфликта на экономические, социальные, демографические процессы, протекающие в регионе. Для примера можно взять войну в Сирии и отчёт Всемирного банка об уже наступивших последствиях этого конфликта. Отчёт позволяет однозначно зафиксировать разрушение социальной структуры, общественную дезинтеграцию, утрату функциональной способности институтов, местами практически полное исчезновение инфраструктуры, отсутствие рабочих мест, что, в свою очередь, провоцирует рост безработицы и продуцирует волны миграции, крупнейшие со времён Второй мировой войны. Так, более чем три четверти населения трудоспособного возраста остаются не занятыми, 60 % населения живёт в крайней нищете [160] World Bank. The Toll of War: The Economic and Social Consequences of the Conflict in Syria. Washington, DC: World Bank Group, 2017. P. viii. , а страну покинуло свыше 5 млн жителей [161] Ibid. P. 47–48. . Но война в Сирии повлияла также и на соседние с ней страны, в первую очередь на Турцию, Иорданию, Ливан, а также Ирак, которые вынуждены принимать сирийских беженцев и нести экономические потери, связанные с дестабилизацией региональных рынков [162] Manasseh К. The Economic Impact of Conflicts and the Refugee Crisis in the Middle East and North Africa / IMF Staff Discussion Note. Washington, DC: International Monetary Fund, 2016. Также см. примеры регионального влияния локального конфликта: Калдор М. Новые и старые войны. С. 228–232. . Необходимо также помнить и о затратах и потерях, которые несут международные участники гражданской войны в Сирии, в частности Россия и западная коалиция.

Таким образом, всё в большей степени мы можем говорить о влиянии, которое даже локальная война или конфликт низкой интенсивности оказывают на политические процессы во всём мире, притягивая к себе внимание, силы и ресурсы местных политических игроков и глобальных лидеров. В наши дни мировым значением может обладать любой конфликт, даже периферийный с западноцентричной точки зрения, а как мы понимаем, большинство современных конфликтов – периферийные [163] Геррман И., Палъмиери Д. Новые конфликты: архаичная современность? // Междунар. журн. Красного Креста. 2003. № 849. С. 25 и далее. О проблеме отношений между «центром» и «периферией» см.: Мюнклер Г. Империи… С. 53–63. .

Еще одной характерной особенностью новых войн является то, что они провоцируются политикой идентичности, занявшей в малых конфликтах место идеологии или геополитики и приводящей к экстремизму и серьезной радикализации насилия [164] Калдор М. Новые и старые войны. С. 21. . Это может быть идентичность, основанная на этнических, религиозных, социальных особенностях. По определению Мэри Калдор, политика идентичности – это «притязание на власть на основе партикулярной идентичности – будь то национальной, клановой, религиозной или языковой» [165] Там же. С. 40. . Тенденциям к глобализации в данном случае противостоят партикуляристские настроения.

Как пишет Калдор, конфликты прошлого также можно было объяснить столкновением различных идентичностей. Такие примеры могут дать войны, двигателем которых был национализм или антиколониализм. Однако в современных войнах теряется связь между апелляцией к идентичности и государственным интересом или идеологией прогрессизма и модернизации, которые обнаруживались в старых войнах: «…в новой политике идентичности речь идет о притязании на власть на основе присвоения ярлыков – в той мере, в какой имеются какие-либо планы относительно политического или социального преобразования, они, как правило, связаны с идеализированным ностальгическим представлением о прошлом» [166] Там же. С. 41. . Присвоение ярлыков выражается в том, что вместо множества идентичностей, посредством которых каждый из нас обычно определяет себя [167] Sen A. Identity and Violence: the Illusion of Destiny. L.: Penguin Books, 2006. P. 19. , наибольшей значимостью наделяется одна специфическая идентичность, которая начинает восприниматься как уникальная или даже возвышающая. Разделение по принципу идентичности становится основанием для претензии на государственную власть, которую в случае необходимости приходится получать с оружием в руках. Принципиальным значением при этом наделяется ностальгическое переживание собственной истории и героизация прошлого [168] Об эмоциональном факторе восприятия собственной нации и родины см.: Смит Э.Д. Национализм и модернизм. Критический обзор современных теорий наций и национализма. М.: Праксис, 2004. С.162. . Особенную силу политика идентичности приобретает в двух случаях. Во-первых, в ситуации сильной общественной поляризации, когда появляются группы, чувствующие себя изолированными, исключёнными или переживающими несправедливость. Во-вторых, в случае опасений относительно последствий глобализации и её влияния на местную культуру, в том числе и на экономическую культуру и её официальные и теневые институты [169] Калдор М. Новые и старые войны. С. 167–172. .

Исключительная идентичность провоцирует войну, но также и укрепляется и кристаллизуется в ходе неё, как это было в конфликтах в Югославии и на территории бывшего СССР. Калдор пытается опровергнуть учение о политическом Карла Шмитта с его выделением ключевой политической оппозиции друга и врага и утверждением, что «война следует из вражды» [170] Шмитт К. Понятие политического. СПб.: Наука, 2016. С. 308. . По мнению Калдор, которая тезис Шмитта представляет буквально так: политика – это война, в современных войнах отношения вражды и войны меняются. Вражда взращивается войной [171] Kaldor М. Identity and war // Global policy. 2013. Vol. 4. No. 4. P. 339. , поэтому не всегда этнические или религиозные различия провоцируют войну, хотя они и обостряются в ходе конфликта. Впрочем, это не отрицал бы и Шмитт, подчёркивавший, что война не есть нечто повседневное, нормальное и желательное, но лишь реальная возможность, к которой может привести интенсификация вражды [172] Шмитт К. Понятие политического. С. 308. Задолго до Шмитта об этом же писал Клаузевиц в абсолютно просвещенческом духе: «Борьба между людьми проистекает в общем счете из 2 совершенно различных элементов: из враждебного чувства и из враждебного намерения . Существенным признаком нашего определения мы выбрали второй из этих элементов как более общий. Нельзя представить даже самого первобытного, близкого к инстинкту, чувства ненависти без какого-либо враждебного намерения; между тем часто имеют место враждебные намерения, не сопровождаемые абсолютно ни каким или, во всяком случае, не связанным с особо выдающимся чувством вражды. У диких народов господствуют намерения, возникающие из эмоции, а у народов цивилизованных – намерения, обуславливаемые рассудком». См.: Клаузевиц К., фон. Указ. соч. С. 21. . И в момент, когда эта возможность становится действительностью, конфликт будет тем более жесток, чем более в нём будет преобладать не политическая вражда, а этническая, экономическая или религиозная рознь. Войны такого рода опасны своей чрезмерной бесчеловечностью [173] Шмитт К. Понятие политического. С. 311–312. . В них используется метафорический язык дискредитации и расчеловечивания врага. Это делается посредством описания его как врага рода человеческого – фашиста, террориста, – с которым нужно бороться до конца и которому невозможно сохранить жизнь, а поэтому его нужно истребить и окончательно лишить возможности политического существования. Последовательно проводимая политика идентичности провоцирует осмысление конфликта в манихейских терминах борьбы добра со злом. Но, как писал Бодрийяр: «Добро не могло бы победить Зло иначе, как не перестав быть Добром» [174] Бодрийяр Ж. Дух терроризма… С. 103. . Сторона, идентифицирующая своего противника как воплощённое зло, встаёт на путь тотальной вражды и гуманитарных преступлений.