Арсений Куманьков - Война в XXI веке

Естественным воплощением политики идентичности в вооружённом конфликте становится применение террора и насилия как политического средства, т. е. использование этих средств для установления политической власти. В равной степени это свойство относится и к негосударственному субъекту, и к государству.

В конфликте, где одна из воющих сторон в высшей степени упорядочена и регулярна, отношение к иррегулярному субъекту неизбежно будет крайне жестоким, а методы борьбы с ним в высшей степени бескомпромиссными. Его не будут считать классическим врагом, а потому с ним можно будет вести войну на уничтожение. Признание такого врага в качестве равного с политической точки зрения субъекта потребовало бы окончательного решения вопроса о его существовании, а значит, требовало бы войны, которая дала бы отпор этому врагу и загнала бы его в прежние границы или уничтожила бы его. Но у иррегулярных субъектов изначально нет границ. Наоборот, они выступают в качестве силы, действующей в границах какого-либо иного суверенного политического субъекта, нарушая их и по определению становясь государственными преступниками, подрывающими конституционные основы данного государства. К тому же государство не может положиться на симметрию традиционных войн, когда противника призывают к переговорам и заключают с ним сделку. В асимметричном конфликте государству противостоит обычно множество слабо связанных между собой групп: повстанческие отряды, террористические группы, криминальные банды, подразделения самообороны, народные милиции и т. д. В таких условиях конфликт не может решаться за столом переговоров; единственной тактикой остаётся продолжение силового противостояния, ответный террор, пытки и заключение в тюрьму предполагаемых солдат противника. К тому же регулярные силы часто сталкиваются с проблемой идентификации противника, который растворяется среди гражданского населения, тем самым подвергая его опасности вооружённого нападения со стороны регулярных войск.

Итак, асимметричного врага не признают как политически равного, но борьбу с ним ведут. Борьба осложняется также необходимостью отстаивания постулируемых этических идеалов, что заставляет «гуманно» вести войну с врагом, который отказался от гуманности. Вражда должна находить свое снятие в войне, на деле же оказывается, что этого снятия не происходит. Итогом этой крайне рационалистичной, но также и крайне негуманной тотальной войны должна стать безоговорочная капитуляция, утверждающая тотальность поражения противника. В таких обстоятельствах мы вновь должны сделать вывод о том, что уже не видим однозначного различия между войной и миром.

В свою очередь, боец иррегулярной армии ставит себя вне какого-либо ограничения войны, так как он являет собой пример абсолютной, исключающей мир вражды, и не ожидает от своего регулярного противника ни правового решения конфликта, ни пощады. Террорист, повстанец или партизан нуждаются во враге как конституирующей основе своего существования. Но их отношение к врагу в иррегулярном конфликте означает войну на уничтожение и не предполагает иных решений. Негосударственный субъект видит в этом свою наибольшую эффективность, стараясь нанести наиболее ощутимый удар по регулярным войскам или правительственному органу, стремясь показать их слабость и невозможность выполнять защитную функцию, ключевую для них. Регулярные силы, представляя себя стороной добра, позиционируют свою борьбу как сражение со злом, которое заслуживает сокрушительного поражения. В результате любой вступающий в асимметричный конфликт сталкивается с опасностью попадания в порочный круг террора и контртеррора [175] Шмитт К. Теория партизана. М.: Праксис, 2007. С. 25. .

Иррегулярная война, таким образом, содержит в себе постоянную угрозу превратиться в последнюю войну человечества, во всемирную революцию – новый для XX в. способ ведения войны, состоящий в разрушении наличествующего социального и политического порядка, что стало особенно актуальным с появлением нового типа терроризма – гипертерроризма. Понятие «всемирной гражданской войны» с особой интенсивностью эксплуатируется после событий 11 сентября 2001 г., когда многие стали рассматривать войну с терроризмом в качестве своего рода гражданской войны, которая ведётся экстерриториально, в масштабе всего мира, подтверждая тезис о глобализированности современной войны. Эта война, которой очень сложно положить конец – она постоянно возобновляется, разгораясь в новых местах как ответ на насильственные акции. Погасить очаги этого пламени одними военными мерами сложно, поскольку причины этой войны выходят за границы военно-политической сферы.

И одна из главных причин войны и её ключевой мотив кроются в экономической сфере. Финансовая сторона современной войны становится особенно важной. Война это не только продолжение политики, но и экономики, в которой помимо государства участвует масса субъектов разной степени автономности. Во многом эти субъекты появляются благодаря тому, что участие в вооружённых действиях предоставляет им доступ к ресурсам, поддерживающим их существование. Соответственно, такие участники конфликта будут наиболее заинтересованы в продолжении войны, в которой они видят источник собственной жизнеспособности.

Экономика новых войн так же асимметрична, как и их политическая составляющая. Государство изначально может оперировать большими ресурсами, чем негосударственный субъект. Во всяком случае, пока государственные институты сильны и устойчивы, они обладают большей возможностью использовать своих граждан в военной экономике, вовлекая их в производство военных товаров или облагая налогами.

Однако определённые экономические возможности получают и негосударственные субъекты, особенно в случае, если им удаётся подчинить своему контролю богатые ресурсами территории или городские местности. Население грабится или ставится под финансовый контроль иррегулярными группами, лишёнными на то легитимного права. В этом и проявляется «хищническая» экономика новых войн (как называет её Мэри Калдор вслед за Хавьером Бугарелем [176] Калдор М. Новые и старые войны. С. 128; BougarelX. L’Anatomie d’un conflit. Paris: La Decouverte, 1995. См. также: Мюнклер Г. Осколки войны… С. 200. ), когда ресурсы добываются при помощи насилия или принуждения. Так, если мы рассмотрим в качестве примера экономику ИГИЛ [177] ИГИЛ – террористическая организация, деятельность которой запрещена в РФ. , то станет очевидно, что значительная её доля лежит в нелегальной сфере, даже если принять во внимание квазигосударственный статус этой структуры. Будучи на пике своего могущества, организация ИГИЛ занималась сбором налогов, таможенных пошлин и закята, получала спонсорские средства от политических структур и частные добровольные взносы. Однако не меньшую долю в её доходах составляли изъятия средств и собственности, похищение людей ради выкупа или продажи в рабство, торговля органами, наркотиками и предметами старины, перепродажа гуманитарной помощи, наконец, операции на чёрном рынке ресурсов (нефть и минералы) [178] FATF. Financing of the terrorist organisation Islamic State in Iraq and the Levant (ISIL). FATF. 2015. P. 12–26; Blannin P. Islamic State’s Financing: Sources, Methods and Utilisation // Counter Terrorist Trends and Analyses. 2017. Vol. 9. No. 5. P. 13–22. . Иными словами, современная война предоставляет самые разнообразные возможности для заработка, что делает её сверхвыгодным делом [179] Мюнклер называет новые войны ресурсными. Мюнклер Г. Осколки войны… С. 200. .