Арсений Куманьков - Война в XXI веке

К тому же эффекты морального воспитания проявляют себя в войнах, которые ведут регулярные армии. Это доказывается хотя бы тем, что сами новости о нарушениях права и морали войны получают широкую огласку и вызывают резонанс. В общественном сознании закреплено представление о недопустимых способах поведения солдат, а военные не нарушают нормы морали и права настолько часто, чтобы сделать эти нарушения обыкновенными, не заслуживающими внимания событиями. Более того, сами военные часто подчёркивают, что они нуждаются в морально-правовом руководстве и профессиональном этическом кодексе [195] Emonet F. The Importance of Ethics Education in Military Training // NCO Journal. 2018. Vol. 27. No. 11. P. 1–6; Whetham D. Why Does Ethics Matter for the Military? ; Bowyer D.G. Challenges to the Military Code of Ethics: How New Wars and New Protagonists Challenge the Concept of Warrior Honour. . . Следование нормам выступает для них в качестве элемента мягкой силы армии и работает на поддержание репутации и повышение общественного доверия к военным как одному из наиболее представительных государственных институтов [196] Kasher A. Public Trust in a Military Force // Journal of Military Ethics. 2003. Vol. 2. No. 1. P. 20–45. . Нередко способность к гуманности называется одной из основ самоидентификации военного [197] Field Manual No. 1. The Army / HQ Department of the Army. 2005. P. 15; Duty with Honour. The Profession of Arms in Canada. Canadian Defence Academy; Canadian Forces Leadership Institute, 2003. P. 16. .

Однако в силу смешанного состава участников новых войн, активного включения в них негосударственных военизированных групп стремление сторон соблюдать законы и моральные нормы войны и практическое соблюдение этих норм становится крайне затруднительным. Любая норма и закон могут восприниматься как ограничение, как ослабляющий фактор, поэтому комбатанты без развитой военной культуры могут видеть в них ненужное обременение и отказываться от их соблюдения. Они не обучаются нормам военной этики и не тренируются применять их. Именно поэтому, как мы уже многократно отмечали, масштабы жертв среди гражданских лиц оказываются такими значительными.

Приведённые выше характеристики и признаки новых войн позволяют получить представление о тех трансформациях, которые начались в конце XX в. и до сих пор происходят с доминирующим типом войны в начале XXI в. в контексте прекращения идеологического капиталистического и коммунистического противостояния, делегитимации войны и глобализации. Безусловно, можно настаивать на том, что так или иначе некоторые из этих особенностей и тенденций в военном деле проявляли себя и в прошлом. Это верно, но, скорее всего, относится к каким-то отдельным из названных характеристик войны. Не представляется возможным привести в пример исторический период, в котором все названные характеристики войны проявлялись бы одномоментно. А именно единовременное действие всех этих особенностей позволяет проявиться феномену новых войн. По словам Мюнклера, «…новизна элементов, предлагаемая теорией “новых” войн, заключается в соединении всех… признаков и их взаимном усилении» [198] Мюнклер Г. Осколки войны… С. 195, 210–211. . Комбинация из известных тактик и практик и уникальных обстоятельств производит новый тип военного порядка.

Для более подробного и точного описания современной трансформации войны мы должны также обозначить основные виды конфликтов, с которыми мы сталкиваемся в первой половине XXI в. Место старой межгосударственной войны занимают внутренние конфликты, гуманитарные, гибридные, опосредованные (прокси), кибер, информационные, новые гражданские войны и терроризм. В этих вооружённых конфликтах используются и специфические инструменты или тактики. Такие как автономные боевые системы (роботы, беспилотные летательные аппараты (дроны), беспилотные надводные корабли), кибероружие, организация революционных движений и массовых протестов как средство гибридной войны, уничтожение культурного наследия, точечные убийства, использование пыток. Иногда эти тактики накладываются одна на другую или применение одной стимулирует проявление другой, как, например, это случилось после гуманитарной операции НАТО против Югославии, которая обусловила уничтожение древних сербских монастырей и храмов на территории Косово и Метохии. Всё это следует учитывать при определении образа новой войны.

Многие из этих понятий, которые закрепляются в современном милитарном лексиконе, появились сравнительно недавно (как гибридная война или новые гражданские войны) или до сих пор не получили однозначного определения (как терроризм; используется также понятие «новый терроризм»). Такая ситуация несколько затрудняет исследовательскую работу в сфере войны. Тем не менее даже до обретения консенсуса по дефинициям всех этих явлений нам необходимо как-то определять их, чтобы понимать, с какими вызовами нам приходится сталкиваться.

Сам по себе феномен терроризма далеко не нов. Слово «террор» (от лат. terror – страх, ужас) начало активно употребляться в политическом языке во время Французской революции, когда были казнены десятки тысяч «врагов революции». Террор, таким образом, был насильственной практикой по защите существующего порядка. В этом смысле можно говорить о государственном терроре, который реализуется посредством репрессий [199] Ильинский И.М. О терроре и терроризме. М.: МГСА, 2001. С. 27–28; Жаринов К.В. Терроризм и террористы: Исторический справочник. Минск: Харвест, 1999. С. 23. . Терроризм же со временем стал обозначать деятельность негосударственных групп, направленную против государственного аппарата и реализующуюся в виде террористических актов.

Расхождения в определении понятия «терроризм» во многом обусловлены тем, что это слово воспринимается как оценочное и обладает однозначной негативной коннотацией. В результате, очень редко те, кого мы называем террористами, самоидентифицируются как террористы, в отличие от солдата, частного военного контрактника или повстанца. Негативные коннотации, которые несёт это понятие, заставляют террористов давать иные определения своей деятельности, представляя её попытками отстоять свободу, защитить свой народ или свою религиозную группу от притеснения или чем-то подобным. Большинство из них полагают, что «ведут борьбу против агрессии, а поэтому обладают справедливой причиной» [200] Fotion N., Kashnikov В., Lekea J.K. Terrorism. The New World Disorder. N.Y.: Continuum, 2008. P. 120. , т. е. пытаются дистанцироваться от представлений о нелегитимности их деятельности. Также, несмотря на то что террористические группы намеренно используют насилие, обращая его против случайных людей, и стремятся посеять ужас, они будут настаивать, что не освобождают себя от следования определённым нравственным принципам. Чаще всего террористы заявляют о приверженности собственному моральному кодексу и в некоторых случаях действительно руководствуются им. Иными словами, самоопределение большинства террористических групп не позволяет нам получить адекватную дефиницию понятия «терроризм». Кроме того, существует и лингвистическая проблема употребления терминов, связанных с темой смерти и насилия. Можно утверждать, что любое силовое действие, будь то полицейская или военная операция, порождает страх, поэтому делает понятие терроризм бессмысленным, не указывающим ни на какой специфический вид насилия.