Карл Зигмунд - Точное мышление в безумные времена. Венский кружок и крестовый поход за основаниями науки

Исследования пространств бесконечной размерности, которыми занимался Ган, становились все более фундаментальными. С возрастом Ган стал еще больше похож на стереотипного всемирно известного профессора. А всякий киношник знает, что это клише было бы неполным без набора безобидных чудачеств и красавицы дочери.

Дочь Гана Нора к этому времени училась в актерской академии Макса Рейнхардта. Когда она окончила академию, Ган написал своему старинному другу Паулю Эренфесту в Голландию, в Лейден: «Моя дочь стала актрисой и уже получила ангажемент на следующий сезон (ее первый сезон был в Граце, а сейчас она в Брюнне). В основном она играет серьезные роли (на театральном жаргоне она актриса «сентиментального жанра») и предана своей работе телом и душой» [231] 231 Письмо Гана Эренфесту 8 декабря 1932. . В дальнейшем Нора Минор — таков был ее сценический псевдоним — сделала прекрасную карьеру в кинокомедиях.

Что касается чудачеств Гана, то это был интерес к парапсихологии. Подобный интерес никак не согласуется со стереотипным образом обладателя холодного математического ума. Как и следовало ожидать, Ган был выдающимся членом ассоциации свободных мыслителей, а его политические убеждения склонялись к крайне левым. Однако к величайшей досаде его зятя Отто Нейрата Ган ходил на спиритические сеансы.

Самому же Гану представлялось, что критическое исследование паранормальных явлений полностью совместимо с научным миропониманием. Это мнение он обосновывал двумя доводами. Во-первых, очевидно, что у некоторых людей есть способности, которых большинство из нас лишено. Например, лишь одна сотая процента населения от природы обладает чертой, которую называют абсолютным слухом. Если такие редкие врожденные черты все же существуют, едва ли стоит сбрасывать со счетов возможность, что медиум обладает спиритическими способностями, которых нет у большинства из нас? Во-вторых, по мысли Гана, если медиум в трансе бормочет какую-то невнятицу, это как раз доказывает, что невнятица исходит из подсознания медиума, и, следовательно, все это не какое-то ловкое мошенничество [232] 232 Menger, Introduction, в: Hahn, 1980. .

Ган, как и Карнап, считал, что перед приверженцами научного миропонимания стоит серьезная задача определить, как отличать науку в точном смысле слова от псевдонауки, суеверий, религии и всякого рода фокусов. И Ган, и Карнап были не одиноки. Непредвзятый интерес к заявлениям спиритов разделяли многие люди совершенно рационального склада, в том числе легендарный фокусник Гарри Гудини (1874–1926) и всемирно известный писатель Артур Конан Дойль (1859–1930), а также ученые с безупречной научной репутацией — Гульельмо Маркони (1874–1937), Уильям Джеймс (1842–1910) и Александр Грэхем Белл (1847–1922).

Однако Карнап, несмотря на принадлежность к такой респектабельной компании, навлек на себя гнев Витгенштейна лишь тем, что у него была книга по парапсихологии. В глазах Витгенштейна и Карнап, и Ган принадлежали к «клике прилипал» внутри Венского кружка. Но Карнапу Витгенштейн был не нужен, он нашел в Вене множество других друзей. Курсы его лекций были очень популярны, на них ходило более сотни студентов. И профессиональная жизнь у него была бурной: Карнап написал не только сухое «Введение в логистику» ( Einführung in die Logistik ), но и яростное опровержение метафизических заявлений под названием «Мнимые проблемы в философии» ( Scheinprobleme in der Philosophie ). В мемуарах Карнап описывал, как эволюционировала его реакция на метафизику: «Я пришел к убеждению, что многие тезисы традиционной метафизики не просто бесполезны, но и вовсе лишены когнитивного содержания. Это просто мнимые фразы — то есть только кажется, будто это утверждения… а на самом деле они ничего не утверждают, а потому ни истинны, ни ложны» [233] 233 Carnap, 1963. .

И в самом деле, метафизические утверждения невозможно проверить эмпирически и при этом они не задуманы как тавтологически истинные. Поэтому, заключает Карнап, подобные утверждения могут быть только бессмысленными. Они лишь с виду похожи на утверждения. Их грамматическая структура безупречна, но логическая обоснованность сомнительна, а то и хуже. Метафизические утверждения либо используют слова вроде слов «первоначало» и «Бог», в точности такие же бессмысленные, как выдуманное, ничего не значащее слово «бабический», либо используют осмысленные слова, но составляют из них бессмысленные сочетания, например «Цезарь — простое число».

Карнап писал:

Если кто-то утверждает: «Бог есть», «Первооснова мира — бессознательное», «Основная сущность живых организмов — это энтелехия», мы на это не возражаем, что все сказанное ложь, а спрашиваем, что имелось в виду под этими утверждениями. И тогда становится очевидной четкая граница между двумя классами утверждений. К одному классу принадлежат утверждения того рода, какие делаются в эмпирической науке: их смысл можно определить логическим анализом, а точнее, через систематическое сведение к самым основным утверждениям об эмпирических данных; другой класс утверждений, к которому относятся процитированные выше предложения, как оказывается, полностью лишен смысла, если попытаться понять эти фразы так, как задумывал метафизик [234] 234 Ibid. .

Метафизик впадает в заблуждение, ошибочно полагая, что за грамматической тканью слов скрывается мысль. По Карнапу, эта надежда сродни магическому мышлению индейца сиу, который, называя сына Могучим Бизоном, искренне рассчитывает передать мальчику подлинную силу. Метафизик, подобно индейцу, становится жертвой суеверия, то есть веры в магическую силу слов. Даже невинные на вид вопросы наподобие такого: «Реален ли внешний мир?» — не настоящие, а лишь мнимые проблемы, поскольку на них невозможно дать исчерпывающий ответ. «Все, что лежит за пределами фактического, следует считать бессмысленным» [235] 235 Rudolf Carnap, Scheinprobleme in der Philosophie, 1928, см. Stadler and Uebel, 2012. .

Поскольку наука в принципе способна ответить на любой осмысленно заданный вопрос, вопросов без ответов рано или поздно не останется. Или, как уверенно заявляет манифест, «Научное миропонимание не знает никаких неразрешимых загадок».

«В науке нет никаких «глубин»» [236] 236 Ibid. , — настаивал Карнап, имея в виду, вероятно, всяческие бездны, полные бесконечных тайн. Однако в последующие годы Карнап несколько смягчился и даже признал: «Однако есть еще эмоциональный опыт, присущий человеческой природе, и он иногда приводит в изумление» [237] 237 Carnap, 1963. .

Безоговорочное отвержение метафизики сделало Карнапа глашатаем Венского кружка, однако этот факт сильно снизил вероятность получить кафедру в Германии. Едкие фразы молодого преподавателя, например: «Метафизики — это музыканты безо всяких способностей к музыке», отнюдь не сделали его симпатичнее в глазах тех, кто распределял профессорские должности на философских факультетах. Более того, в подобных местах единодушно придерживались представлений, что ясность и глубина — понятия взаимоисключающие и чисто философское мышление, пока оно остается чистым, способно превзойти заносчивые, но, в сущности, жалкие научные дисциплины.