Карл Зигмунд - Точное мышление в безумные времена. Венский кружок и крестовый поход за основаниями науки

В те годы на небосклон начала восходить звезда немецкого философа Мартина Хайдеггера (1889–1976), того самого мыслителя, который прославился афоризмом «Сделаться понятной — самоубийство для философии» [238] 238 Martin Heidegger. Beiträge zur Philosophie (Zum Ereignis), см.: Heidegger. Collected Works . . Его лекция «Что такое метафизика?» вышла в свет в виде книги в 1929 году — в один год с «Научным миропониманием». Программа Хайдеггера была диаметрально противоположна Венскому кружку. На науку, в том числе логику, Хайдеггер взирал в лучшем случае покровительственно.

В 1928 году, когда Карнап лечился в Давосе, он случайно повстречался с Хайдеггером, который читал там курс лекций по философии. Встреча произошла в Альпах, в прелестном местечке, которое романист Томас Манн назвал Der Zauberberg — «Волшебная гора» (так называется его эпический роман, действие которого происходит в туберкулезном санатории в Давосе), и стала поворотным пунктом в истории философии. Метафизика и анализ языка повернулись друг к другу спиной, и с тех пор пути их радикально разошлись.

С этого момента, когда Карнапу хотелось посмеяться над бессмысленными способами применения языка, он всегда обращался за особо пикантными примерами к книге Хайдеггера «Что такое метафизика». Из Давоса он писал Шлику, что натолкнулся на «гигантскую метафизическую тучу», в центре которой не нашел ничего. Совсем ничего. Полнейшее ничто .

И понятие, и само слово «ничто» очень интересовали Хайдеггера (кто-нибудь, пожалуй, сказал бы, что он ими одержим), и он любил присовокуплять к нему определенный артикль. Приведем отрывок из метафизического манифеста самого Хайдеггера: «Где нам искать Ничто? Как нам найти Ничто?.. Мы знаем его, когда не хотим о нем, о Ничто, ничего знать… Ужасом приоткрывается Ничто… Как обстоит дело с этим Ничто?.. Ничто само ничтожит» [239] 239 Цит. по: Мартин Хайдеггер, 2013. . Последняя фраза — знаменитое хайдеггеровское Das Nichts nichtet — в переводе грамматически неправильна, и это прелестно. Оригинал грамматически возможен при некоторых поэтических допущениях. И мелодия фразы безупречна. Однако высказывания Хайдеггера фактическими не назовешь.

Давид Гильберт тоже сделал одно утверждение Хайдеггера объектом для сарказма. Метафизик заявил, что «ничто — это чистое отрицание тотальности бытия». Математик поднял на смех это высказывание: по его словам, оно «так поучительно, поскольку, несмотря на краткость, иллюстрирует все основные способы нарушения принципов, которые я положил в основу своей теории доказательств» [240] 240 Hilbert, 1931. .

Хайдеггер прекрасно понимал, что его вопросы и ответы о «Ничто» ненаучны и, вероятно, бессмысленны. Он был даже готов признать, что наука и метафизика несовместимы. Что ж, тем хуже для науки, считал Хайдеггер; что ж, тогда метафизике конец, считал Карнап. Хайдеггер ни в грош не ставил Карнапа. С позиции непогрешимого папы римского он объявлял: «Пресловутые трезвость и всесилие науки обращаются в насмешку, если она не принимает Ничто всерьез» [241] 241 Цит. по: Мартин Хайдеггер, 2013. . А Карнап в эссе «Преодоление метафизики логическим анализом языка» ( Überwindung der Metaphysik durch die logische Analyse der Sprache ) с брезгливостью показывает, как бессмысленная чушь вроде «Ничто само ничтожит» порождается через ложную аналогию с фразами вроде «Свет светит». Язык теряет сцепление с реальным миром и мчится без руля и без ветрил. Ведь язык, в сущности, лишь несовершенное орудие, из-за которого, согласно Гану, «ухмыляются первобытные черты наших пращуров» [242] 242 Hans Hahn. Occam’s Rasiermesser, 1929, см.: Hahn, 1980. . Во фразах вида «Уже смеркается» предполагается, что все же есть некая сущность, которая обеспечивает сгущение сумерек. В выражении «Снаружи ничего нет» предполагается, что снаружи таится какая-то сущность, то есть пресловутое Ничто. Однако, как сказано в «Научном миропонимании», «в обыденном языке одна и та же словесная форма, например существительное, используется как для обозначения вещей («яблоко»), так и свойств («твердость»), отношений («дружба»), процессов («сон»); вследствие этого возникает соблазн вещественного истолкования функциональных понятий (гипостазирование, субстантивирование)».

Логически корректный символический язык позволяет избежать подобной путаницы. Карнап ожидал воздаяния от искусственных языков — не эсперанто, который он ценил по другим причинам и который презирал Витгенштейн, но скорее от тщательно выстроенных формализованных языков вроде тех, над которыми работали Пеано, Рассел и Фреге, либо — много лет спустя — от компьютерных языков: Карнап прожил достаточно долго, чтобы застать их рождение и развитие.

Время, проведенное в Вене, стало для Карнапа, как он писал впоследствии, «одним из самых вдохновенных, приятных и плодотворных периодов в жизни» [243] 243 Carnap, 1963. . Он близко дружил с большинством членов кружка и постоянно, почти каждый день дискутировал с ними в разных кофейнях.

Причиной такой общительности, вероятно, стало то, что семью Карнап оставил в Германии. Он развелся. Хотя он постоянно поддерживал контакт с бывшей женой Элизабет и детьми, в Вене он жил по-холостяцки, привольно и без обязательств, а личная жизнь была у него куда менее строгой и серьезной, чем философия.

Карнап, как и Рассел, с годами стал придерживаться скептических взглядов на брак. Кроме того, свободная любовь была тогда в большой моде. Бланш Шлик журила мужа за то, что Карнап дурно на него влияет, и Мориц Шлик, сам большой поклонник прекрасного пола (не зря же он звал себя эпикурейцем!), в итоге был вынужден просить Карнапа не писать ему таких откровенных писем: по всей видимости, Шлик не был уверен в неприкосновенности собственной переписки даже у себя дома [244] 244 Письмо Шлика Карнапу, 5 августа 1927. .

Однако «коллективный эротизм» Карнапа, как выражалась одна его приятельница, разом кончился, когда в один прекрасный день на перемене между лекциями к нему подошла студентка Элизабет Штёгер, тоненькая девушка с дивными глазами, и дала почитать книгу. Поначалу Карнап сделал вид, будто ничего не происходит. Через некоторое время фрейлейн Штёгер спросила герра профессора, понравилась ли ему книга; она хотела это знать, как писала она в письме, «по техническим причинам». «Что за технические причины?» — удивился профессор Карнап. Фрейлейн Штёгер ответила, что его голос напомнил ей одну ее давнюю подругу. И добавила, что, безусловно, не принадлежит к той разновидности девушек, которые стремятся повысить себе оценки [245] 245 Письмо Ины Рудольфу Карнапу, 18 января 1930, и Карнапа Ине, 22 января 1930. . Карнап еще некоторое время притворялся, будто ничего не понимает, но после нескольких недель подобного флирта они стали парой.