Станислав Бескаравайный - Бытие техники и сингулярность

Если обобщить каждое из противоречий и представить в краткой форме, то мы получим два взаимосвзанных вопроса о технике:

А) ее следует определять антропоцентрично (через способ/ инструмент решения задач) или онтологически (как потенциально независимое от человека явление)?

Б) сводить к предметно-орудийной деятельности (инструментам) или распространять на всю деятельность человека (организации, ритуалы) и даже за ее пределы (самостоятельная техника)?

Чем же связаны эти противоречия? Проведем аналогию. У И. Хейзинги подробное перечисление качеств игры — с ограничением времени, места, действий игроков — можно представить как создание онтологической модели (и серьезность игры — эта мера принятия модели, вхождения в нее). Л. Ретюнских пишет об игре как об «удвоении мира» [194, с. 4] и о том, что игрок должен создать отдельную реальность хотя бы в своем воображении. То есть все многообразие игровых ситуаций в дуэлях, судебных присутствиях, брачных играх и т. п. в итоге приводит к вопросу о статусе синтетической реальности, о ее соотношении с окружающим миром.

Так и присутствие техники практически в любом виде деятельности человека в итоге поднимает вопрос о ее онтологическом статусе. Если техника в своей основе независима от человека, то ее сведение к культуре, антропоцентричность ее восприятия должны быть рассмотрены как частные случаи.

Если техника выходит за пределы человека во всех смыслах, как могущая существовать до человека, так и после него, и как потенциально существующая у других разумных существ, то и человечество надо рассматривать как частный случай эволюции техники 3.

Тогда проблемное поле в определении понятия «техника» можно сократить до единственного вопроса: что есть техника по отношению ко Вселенной, каков ее онтологический статус?

1.2. Есть ли польза футурологу от философии?

Прогнозирование путей развития техники, отдельных изобретений или даже целых отраслей промышленности — итоговая задача любого общего исследования проблем техники. Иначе зачем потрачены силы и время? Отказ от выводов, которые можно спроецировать в будущее, оборачивается агностицизмом в понимании уже существующей техники. А это заведомый обман читателя и недобросовестный подход к проблеме. Ведь если множество ремесленников, инженеров и исследователей знают, как добиться результата в своем труде, то философ, отрицающий возможность прогнозирования, становится своеобразным коллекционером знаний, не делающим никаких выводов. Тогда он должен именоваться историком науки или же историком техники.

За последние десятилетия в футурологии, как бы ни обвиняли и ни оправдывали эту науку, сложился достаточно устойчивый набор методов исследования будущего.

Их удобно классифицировать, используя подобие «шкалы детерминизма» — двигаясь от метафорических рассуждений к предельно строгим математическим моделям.

α. Литературно-фантастические прогнозы. Они формулируют представление общества о своем будущем; например, с помощью уже ставших известными романов. Но вот воздействие это порой весьма специфично. Так, например, И. Д. Тузовский, анализируя роман-антиутопию, пишет: «Автор далек от мысли о том, что антиутопический прогноз точнее футурологического. Однако сам характер антиутопической социальности делает редкие попадания едва ли не более значимыми, чем большая релевантность футурологов. Тем более с учетом той провокационной роли, которую играет антиутопия в изменчивой человеческой культуре» [221, с. 284].

У литературных прогнозов есть два коренных недостатка: а) роман или рассказ — это художественное произведение, а потому его эстетические качества важнее футурологических. В памяти общества и в академических курсах сохраняется хорошая литература, но не точные прогнозы. И. А. Асеева различает «желаемое будущее», образ которого создается в утопиях, и «возможное будущее», образ которого конструируется в научной фантастике. Оба этих образа фактически объединяются в рамках «феномена социального (светского) пророчества», которое становится катализатором социальных и гносеологических трансформаций, направленных на выход из кризиса [6]; проблема в редкости подобных сочетаний, и еще большая редкость — адекватное их осмысление. Исследовать историю знаменитых литературных утопий и антиутопий значительно проще, чем перелопачивать книги сотен малоизвестных авторов в поисках удачных прогнозов. Так поступил не только И. Д. Тузовский, но и Д. Уилсон [224]. Однако подобное сужение объекта исследования фактически сводит функции литературного прогноза к алармистским (предупреждающим) либо к целеуказующим (утопическим, формирующим модель идеального общества). Как результат, многие авторы отказываются видеть в утопии или антиутопии прогностику как таковую: «Образ будущего интересен нам не тем, что в какой-то степени предвосхищает или направляет будущее, а тем, что он характеризует настоящее, в котором функционирует» [76, с. 12], в образе утопии ищут современные социальные проблемы [289];

б) удачные «прозрения» литераторов — это результат вдохновения, которое само по себе случайно и субъективно. Кроме того, «предсказывается всегда не система, а ее метафора» [175, с. 21] — тексты фантастов это в первую очередь иносказания. Даже сами авторы не могут определить, где в их произведениях аллегории и метафоры, где удачные находки, а где глупости, — это становится ясно лишь post factum. Да, можно буквально просеять сотни книг на предмет удачных прогнозов. Эту трудоемкую операцию осуществил С. Лем в работе «Фантастика и футурология». Вывод его весьма печален: «Научная фантастика проявляет тенденцию к бегству с поля рассуждений… в сторону готовых, твердо фиксированных, четких структурных парадигм, заимствуемых из сказочной и сенсационной литературы» [124]. То есть проще написать ужастик-антиутопию, чем создать целостную картину мира столетнего будущего. Авторам куда удобнее подражать своим успешным коллегам, использовать разрекламированные образы, чем пытаться самим выдумать что-то оригинальное. Научная фантастика как направление литературы, специально созданное для выражения прогнозов, со своей задачей не справилась 4.

Значительно продуктивнее научные методы — их применение доведено фактически до уровня технологии.

β. Опрос экспертов, «дельфи» — выработка усредненной, общей позиции довольно широкого экспертного сообщества. Специалистам рассылаются опросники, они помечают пункты в тестовых списках, а затем сообщается, за какой вариант проголосовало большинство. И. П. Бестужев-Лада относит его к интуитивным методам прогнозирования, описывая математический аппарат, позволяющий добиться усредненных ответов [19, с. 157–162]. Но уже С. Б. Переслегин пишет: «„Метод „Дельфи“ отражает „общие представления на уровне здравого смысла“ но совершенно не способен предсказывать что-то действительно новое или нетривиальное» [175, с. 25]. Эта критика во многом справедлива: экспертные сообщества с усредненным мнением находятся в положении читателей газеты, которые играют в шахматы по переписке с чемпионом мира — ходы большой массы людей будут настолько предсказуемы, что чемпион без труда выиграет. Предельным случаем использования метода «Дельфи» можно считать автоматическую обработку всех высказанных по исследуемому вопросу прогнозов 5. Широко использовать этот метод можно лишь там, где будущее определяется консенсусом. Если бы можно было на референдумах утверждать законы физики — «Дельфи» был бы самым полезным из методов. В развитии техники фактор договоренности людей присутствует — и «Дельфи» идеально может отобразить его.