Мераб Мамардашвили - Лекции по античной философии

Скажем, есть такая загадка для интерпретаторов греческой философии, которые накладывают структуралистский смысл на текст Парменида. В тексте Парменида сначала излагаются свойства бытия (те, которые я перечислил), а потом вдруг — разрыв, и описывается бытие явлений [26]* так, как они предстают нам во втором потоке, в котором мы находимся большей частью нашей жизни, за исключением немногих привилегированных мгновений. Мы впадаем в бытие и выпадаем из бытия. На языке философии бытие описывается как нечто цельное, а потом можно описывать и то, что остается, что тоже принадлежит жизни и бытию, но уже характеризуется продолжением эмпирических сцеплений, повторений нашей обычной жизни, жизни в реальном мире, потому что мы сами являемся частью реального мира, даже если мы при этом иногда являемся частью бытия. Во второй части поэмы Парменида описывается этот реальный мир так, как он вообще может быть описан, и это комментаторами воспринимается как полный разрыв, хотя в сознании Парменида такого разрыва вовсе нет.

Приведу пример цельности восприятия двух вещей: бытия, с одной стороны, и реального мира явлений — с другой. Хочу подчеркнуть эту цельность, потому что комментаторы всегда говорят так: сначала Парменид описал действительную, истинную реальность, называемую бытием, а потом, во второй части поэмы, он рассказывает человеческие сказки, и от одного к другому нет перехода. Приведу обещанный пример для пояснения того, что греки воспринимали как раскол, трещину в единстве бытия и, наоборот, бытие описывали как нечто такое, что не имеет в себе никаких трещин, то есть является сплошным. Жена вернулась домой и на вопрос мужа, где была, отвечает: у любовника. Муж, конечно, не верит, а она действительно была у любовника. Что здесь происходит? Вы знаете простое эмпирическое правило: самый лучший вид лжи — это правда, но сказанная в ситуации, когда воспринять ее невозможно. Правда высказана в невероятной ситуации: женщина, пришедшая от любовника, не может сказать, что она пришла от любовника (обычно говорят, что была в кино или у подруги, у матери или еще где-нибудь). Правде не верят. Почему? А потому, что так устроена наша психология, и поэтому говорение правды с тем, чтобы солгать, учитывает то, как устроена человеческая психология. Правда уже есть, а я ее не вижу, потому что у меня есть психология: в этой психологии психологически невозможно, чтобы правда высказывалась в такой ситуации.

Греки скажут: бытие расколото, в него внесена трещина неким самозамкнутым, достоверным для самого себя миром, то есть психологическим миром, в котором есть законы, определяющие, когда, на каком уровне, каким количеством шагов и после чего нечто может быть увидено и воспринято. Психологически я все же могу установить правду, задав себе такое правило: «послушай, милая, я всегда, всю свою жизнь буду считать, что все, что ты говоришь, так оно и есть. И если ты сказала, что была у любовника, значит, ты была у любовника». Но это ведь имеет свою последовательность, это нужно в какой-то момент жизни решить, до этого должно что-то случиться.

Существуют некие эмпирические правила, в силу которых мы можем что-то понимать в какой-то момент или не понимать. Есть понятное понимание, оно психологически имеет основание, то есть обосновывается нашими возможностями как определенных существ что-либо понимать, открывать глаза и видеть, и непонимание тоже психологически имеет основание. Трещину в бытие вносит нечто, имеющее свою логику, но такую, которая целиком определяется разрешающими возможностями нашего восприятия (как если бы был еще один мир наряду с бытием, как если бы было еще одно бытие). Но это ведь существует реально. То, что есть — этот замкнутый мир, — скрывает бытие, но у него есть законы, потому что есть бытие. Иными словами, я могу увидеть и понять психологию (а она вносит трещину в бытие) в той мере, в какой у меня есть мысль о бытии, и тогда я пойму то, что закрывает бытие. Скажу так: пока есть психология, нет бытия.

Поэтому, кстати, у Парменида, Гераклита и вообще в онтологической греческой мысли нет никакой психологии. Это максимально депсихологизированная мысль, потому что она — мысль о бытии. Бытие открывается там, где нет никакой самодостаточной психологии, а закон восприятия таков, что не может быть, чтобы моя любимая жена, действительно проведя время с любовником, сказала об этом в ответ на мой вопрос. Она ведь могла сказать, что была в кино, я ведь ничего не знаю и не подозреваю, просто спрашиваю: где была? С любовником. Что это — глупая шутка? Это ведь самодостаточный мир психологии, имеющий свои законы и правила. Но именно потому, что он имеет свои законы и правила, именно поэтому я не вижу бытия, хотя оно уже есть, уже есть истина (моя любимая была с любовником, изменила мне, но я не могу этого воспринять), то есть я не могу извлечь из сказанного смысл, опыт. И все это ведь будет повторяться, потому что есть психология.

Повторяю, бытие есть там, где нет психологии, и, наоборот, если есть бытийная мысль, я могу увидеть законы в том, что продолжает существовать. Ведь моя психологическая жизнь, мои эмпирические качества имеют особое существование, они описуемы: лучший способ лжи — это правда, потому что у меня есть мысль о правде, я знаю, что такое правда. Более того, бытие тирана — перехожу уже к абстрактным примерам — тоже порождает законы, в силу которых он может или не может воспринять бытие, может извлечь или не извлечь опыт. Как найти пример, чтобы пояснить, в какой пелене мы живем и продолжаем жить, даже если знаем бытие? Философствование состоит в том, чтобы в пустяке увидеть не случай, который мог бы быть другим, третьим, четвертым, а увидеть структуру, проявление чего-то. Кстати, то, что я сказал, есть высказывание на нашем нынешнем языке того, что высказывали греки и что действительно совершенно непонятно, а именно: философствование состоит в том, чтобы увидеть структуру, проявление чего-то. Философ может увидеть целый мир за фактом невосприятия или, наоборот, восприятия чего-то, реально увидеть: взволноваться, посочувствовать, вдуматься в это. Я могу все это раскрутить, применяя очень сложные понятия феноменологической философии.

Греки говорили так: явление есть вúдение невидимого. Это буквальное греческое высказывание, фраза принадлежит Анаксагору. У Демокрита тоже есть такое высказывание [27]*. Невидимое мы видим через видимое. Я могу переиначить: видимое есть явление невидимого. Демокрит говорит об особой явленности чего-то (что-то видно, а видно может быть только эмпирически) и о шестом чувстве, или дополнительном органе чувств, у животных и у философов (третий, или лишний, глаз у Эдипа). Не случайно употребление физических терминов — «глаз», «орган чувства» — противоречит обычной интерпретации греков, ведь в ней предполагается, что есть некое действительное бытие (у Парменида), которое лежит за нашим миром явлений, — явлений, скрывающих это бытие и нас обманывающих.