Мераб Мамардашвили - Лекции по античной философии

Вернемся к тому, что есть такие порядки, которые сами порождают другие порядки. А порождать нечто можно, только существуя, реально существуя. Но в каком смысле «реально существуя»? Это ведь абстракции. Например, я называл небо материальным предметом, но я назвал это понимательной материей, интеллигибельной материей, то есть такой, которая своей материей дает идею (я уже начинаю невольно употреблять слово «идея», хотя, казалось, еще не имею на это право) самой себя. Я не говорю, что есть предмет и наша идея о нем. Предмет сам материально, зрительно, наглядно-доступным материальным расположением самого себя показывает свою суть, а суть одновременно и абстракция, закон. И более того, этот закон еще является и условием того, что в тех, кто к нему относится, или соотнесен с ним (например, в людях, наблюдающих небо), может рождаться упорядоченность мысли (о конкретных небесных явлениях, и не только о небесных явлениях) и в том числе упорядоченность души. Неупорядоченные круговращения души (как выражается Платон) могут прийти в состояние упорядоченности, в состояние регулярных оборотов души в отличие от нашей повседневной жизни, которая есть сплошной, периодически повторяющийся хаос и распад. Все неустойчиво, особенно в душевной жизни.

Но устойчивость тоже факт, и у устойчивости есть условия и способы ее производства, она возникает через абстракции порядков, через структуры. Не знаю, какой бы образ предложить, иногда математические примеры бывают очень хороши; раньше философы были более образованны математически, и это помогало им находить хорошие примеры для иллюстрации философских рассуждений. Например, хорошим примером для философских проблем являются кантовские антиномии, которые изложены чисто естественно-научно (у Канта вообще много таких примеров). У Платона есть такие примеры, у Зенона — потрясающий пример того, что мне пришлось рассказывать на философском языке (не на математическом), а первоначально это было изложено на математическом языке (Ахиллес, догоняющий черепаху). Я показывал, что там содержатся какие-то совершенно другие проблемы, но тем не менее от примера отказаться я не могу.

Существует сетка, она называется сеткой Мёбиуса. Вот какая-то плоскость, на которой расположены точки [86], и там есть законы соседства и соединения точек (я не буду всю <...> воспроизводить), а можно еще соединить точки следующим образом: поместить некую точку вне самой плоскоcти, на которой расположены точки, и потом собирать <...> эту точку <...>, следующую точку, и в итоге так перебрать, соединив все точки плоскости, но через сеточные точки (такая сетка, имеющая узлы — сетка Мёбиуса). Здесь появляется особого рода упорядоченность точек. Но <...> совершенно иначе решается проблема бесконечности, эти точки не уходят в бесконечный ряд и так далее [87].

Представьте себе, что наша реальная психическая жизнь есть такая плоскость либо бесконечное число точек. Мы можем их упорядочить. Чем? Тем, что я называю порядками (например, небо как астрономическое идеальное тело). В том числе, скажем, идеальный музыкальный инструмент у пифагорейцев тоже можно представить себе как сетку, то есть один из узлов «сетки Мёбиуса», на который выбирается вся иначе хаотическая совокупность звуков: [она] может быть перебрана и организована через эти вынесения. Эти точки можно назвать воображаемыми . (...) Они будут иметь другой статус по сравнению с реальными точками в плоскости.

Теперь этот пример вместе со словами, которые фигурировали вокруг него, в том числе слово «воображаемый», или то, что реальность сеточных точек иная, по сравнению с реальностью точек, которые организуются через сеточные точки, наложим на так называемую проблему идей. Значит, во-первых, это есть <...> о том, что в жизни, в мире есть некая абстрактная ткань («мёбиусные точки»), она есть организующая ткань: на ней собираются точки нашей бесконечной, беспредельной в пифагоровском смысле жизни, то есть жизни хаоса, распада <...> и так далее. Точки эти собираются на ткани, а сама ткань… ну что ж, мы назовем это структурами, а Платон именно это назвал идеями.

Первое, что мы теперь <...>, так зайдя, понимаем (о чем, собственно, идет речь): ясно, что идея не есть абстракция в нашем смысле слова, абстракция общего от индивидуальных предметов. Когда мы встречаем слова «идея», «общее», «единичное» у Платона, потом у Аристотеля (и потом уже, не дай бог, в последующей средневековой традиции и традиции Нового времени), то чаще всего мы склонны обсуждать проблему реальности или нереальности универсалий, то есть обсуждать в таком духе, что существуют абстракции общего от единичных предметов, они якобы назывались у Платона идеями, и он, будучи, конечно, не человеком каменного, но человеком слегка послекаменного века, почти что питекантропом, по наивности обожествил свою же собственную абстракцию, реализовал ее и считал, что реально существует мир идей, а наш мир, который мы называем реальным, то есть мир единичных предметов, есть несовершенная тень воплощений мира идей, подражаний ему. Потом якобы Аристотель доказывал, что общего не существует отдельно от индивидов, реально существуют только индивиды, и якобы тем самым он опровергал платоновскую теорию идей. Пока нам нужно закрепиться на одном простом шаге, который мы сделали: идеями у Платона называется не то, что мы называем общим. В том числе идея лошади не есть общее от лошадей, идея кровати (это пример, фигурирующий у Платона; кстати, у Платона в качестве примеров очень часто фигурируют предметы ремесла) не есть общее от единичных кроватей. Идеей называется не это.

Но пока то, что я назвал идеями, структурами, — это только название и только обещание, промелькнувшее в наших головах, что платоновские идеи есть примерно то, о чем я рассказывал, и отличаются от того, что называется теперь в философии проблемой общего и единичного, но нам пока еще не хватает того, чтобы конкретно ухватить это дело. А конкретно ухватить можно очень просто как раз на тех самых примерах совершенно конкретных вещей, которые приводит Платон и которые он безуспешно, очевидно, пытается окружающим людям разъяснить. И это никогда не получается, это невозможно сделать. Можно еще кое-как объясниться (если повезет) со своей душой, а с людьми объясниться невозможно, потому что люди прежде всего существа культуры: они все сразу понимают и сразу превращают мысль философа (в данном случае Платона) в предмет культуры, осваивают ее тем или иным образом. И всё, потом уже философ бессилен перед этим предметом, он дальше не может пробиться через экран, который люди усвоением его идеи поставили между собой и философом. Впоследствии история все время повторяется. Платон сказал… и тут же наросла на него такая короста, что Аристотелю, жившему в то же время (с разницей в несколько лет), пришлось якобы разрушать теорию идей Платона, хотя в действительности Аристотель разрушал культурные напластования, мгновенно образовавшиеся, когда люди стали обсуждать совершенно дегенеративные вопросы о реальности общего и прочие такие вещи уже при жизни Платона [88]*. Но я отвлекся в сторону.