Мераб Мамардашвили - Лекции по античной философии

Здесь у Аристотеля имеется очень странный ход, который до сих пор остается загадкой для науки и с которым наука до сих пор не справляется, унаследовав его от Аристотеля в качестве некоторой вечной манящей проблемы. Чтобы сделать шаг дальше, я завершу ход мысли. Я подчеркиваю, что абсолютным является нечто, что понимается не из отношения к чему-нибудь другому, а из самого себя; предельным образом чего-то, понимаемого из самого себя, является индивидуальность, или индивид, но индивид (неразложимый далее лик: он есть весь или его нет) — это самое непонятное и неуловимое.

Наука пошла как раз по пути выявления таких простых элементов, или сущностей, которые элиминируют то, что Аристотель называл действенностями, качествами, или индивидами, и оставила их как нечто необъяснимое. Эта процедура разложения на части (причем на мыслимые, не обязательно реальные части) у Декарта, в науке Нового времени, была выделением таких простых качеств, которые являются одновременно и первичными. В отличие от вторичных качеств, которые нам только представляются, кажутся в силу того, что мы, скажем, ощущаем сладкое, горькое (это все вторичные качества), первичные качества — это форма, движение, протяженность. Так вот, сводя к элементам и потом из них объясняя составные явления, наука вообще запретила разговор о силах, о действенностях, которые сами по себе были бы присущи вещам и имели бы некое имманентное значение и содержание. Движение, форма — они всепроникающие и в этом смысле универсальные [качества], и они могут быть соединены, как они соединились у атомистов в символе атома, который есть представитель качеств, пронизывающих все предметы. Тем самым снимается и остается неразрешимой как раз проблема индивидуальности.

В мире новой и новейшей философии и науки (начиная с XVII века) нет качеств и индивидуальностей в смысле Аристотеля. Наука строится как бы ценой дереализации реальности. Как ни парадоксально — и эту мысль очень трудно ухватить, — наука вообще не учит и не рассказывает ни о чем существующем. Как вы видите, у Аристотеля была совсем другая мысль: у него мышление могло быть только о существующем. А наука учит и рассказывает о возможностях не в аристотелевском смысле, о тех возможностях, которые, кстати, для Аристотеля менее реальны, чем актуалии, и то, что для Аристотеля менее реально, стало единственной реальностью для науки. В каком смысле наука не рассказывает ни о чем существующем, хотя, судя по ее языку, она говорит о чем-то существующем? Например, наука описывает столкновение тел. Она объясняет эффект удара, столкновения, оперируя частицами, называемыми корпускулами, или атомами (которым, кстати, приписывается неизменность), и вычисление формулы скорости удаления друг от друга столкнувшихся предметов, определение направления их движения до и после столкновения производятся только с учетом и на основе свойств атомов, из которых состоят тела. Таков рассказ науки. Тогда можно понять это так (вдумайтесь в это дело): вы говорите, что тела состоят из неизменных атомов, и, таким образом, взаимодействием неизменных атомов объясняете эффект удара, столкновения тел, но этого не может быть, потому что неизменные атомы, по определению, не могут соприкасаться, ударяться, ведь соприкасаться может только нечто состоящее из частей, а раз есть соприкосновение, то есть и изменение и, значит, нет неизменных атомов.

И понадобился такой ученый, как Гюйгенс, который, поясняя, о чем рассказывает наука, сказал примерно следующее: соприкасаются и ударяются не атомы, но тела, а соприкосновением атомов объясняется соприкосновение тел. Если мы ввели некие способы объяснения посредством атомов, ввели их на основе определенных правил введения понятий, ввели для пояснения, объяснения наглядно видимых столкновений тел (а сталкиваются именно тела), то мы не можем от этих атомов ожидать наглядных свойств сталкивающихся тел. Ведь посредством введения атомов мы объясняем некое пространство, в котором есть возможности столкновения тел, то есть вводим рациональный закон организации этого пространства. А столкнутся-то тела, столкнутся своими частями, в этих частях будет изменение состояний и так далее. То, что мы воспринимаем, что фиксируется нашими чувствами, — это то, что существует, а наука (атомная, или корпускулярная, теория соударения тел) рассказывала не об этом, она вообще не рассказывала о существующем. Чтобы понять реальность, нужно ее сначала дереализовать и потом твердо помнить, что введенные понятия формулируют рациональные законы относительно возможностей (или потенций) этой дереализованной реальности и что нельзя от них требовать той наглядности, с какой мы воспринимаем существующее. Атомная теория вовсе не утверждает, что соприкасаются и соударяются атомы. Соприкасаться, соударяться будут тела, а атомы принадлежат к тому дереализованному пространству, где возможности соударяющихся тел описываются таким образом, что для них можно получить некоторое описание или формулу: рассчитать скорость, изменение состояния, энергию и так далее.

Конечно, по сравнению с таким описанием язык Аристотеля обладает плотностью реальности, плотностью существования, и одновременно эта плотность существования и реальности научно непонятна. Как быть с индивидами, мы не знаем. Очень интересные рассуждения в этой связи приводил в свое время Шрёдингер (один из крупнейших физиков XX века, один из основателей квантовой механики). Он, кстати, в этой связи ссылался на греческую философию, приводя в качестве примера и опоры для своего рассуждения отрывок из Демокрита, где происходит воображаемый диалог между Разумом и Чувствами [110]. Если вы помните, Разум должен говорить Чувствам, что сладкое — по примышлению, горькое — по примышлению, красное — по примышлению, зеленое — по примышлению, а в действительности — только атомы и пустота [111]*. На что Чувства отвечают Разуму: зря ты так заносишься, ведь к тому, к чему ты пришел (к выводам, к которым ты пришел), ты пришел на основе заимствования у нас, у Чувств, у Восприятия. И Шрёдингер далее комментирует: дело в том, что в той картине, которую опишет Разум, а сделает он это, отправляясь от данных Чувств, — в этой картине для того, что показывают чувства, места не будет. Отчасти это я и называл дереализацией реальности.

Например, мы строим теорию света, отталкиваясь от некоторой совокупности фактов, или явлений, восприятия света, берем ее за основу, но то, что мы рассказываем о световых волнах на языке науки, ни в одном пункте не содержит наших световых ощущений (назовем их условно качествами). То, о чем будет рассказано и к чему мы шли, анализируя совокупность световых ощущений (структура световых волн), этих ощущений нигде, ни в одном пункте не содержит, и, как бы мы ее ни растягивали, мы нигде не придем к ощущению. Более того, окажется, что при иначе организованной чувственности (и неизменной физической картине) то, что одни существа воспринимают как свет, другие будут воспринимать как звук. И описываемая картина научна в той мере, в какой она ни в одном своем пункте не содержит качеств. Но, простите, мы шли к ней все-таки на основе так называемых наблюдений, экспериментов, в которых фигурировали все наши чувственные состояния... куда они исчезли?! Мы пришли к картине, от которой не можем вернуться назад к этим чувственным состояниям, более того, картина остается научной, рациональной в той мере, в какой она как раз не содержит в себе никаких этих качеств, и по одной простой причине: формулируемые физические законы должны быть универсальными, то есть они не должны зависеть от случайности, что их наблюдает именно человеческое существо, а не какое-нибудь другое, не марсианин. Например, законы Максвелла сформулированы так, что допускают волны любых частот, а допущение волн любых частот есть одновременно наша мысль о них: мы знаем, что есть волны разных частот, а не только тех, которые доступны разрешающей способности нашего аппарата восприятия. Следовательно, сама теория частот света в той мере, в какой она формулирует закон, сформулирована независимо от нашей способности восприятия, не содержит в себе этих качеств.