Фридрих Паульсен - Введение в философию

Итак, в духовно-исторической жизни причинность и целесообразность идут рядом друг с другом: самопроизвольное схождение множественности элементов в один ряд, в котором каждый член полагается внутренней логико-эстетико-этическою необходимостью – вот характер духовного движения.

В этом, замечу мимоходом, имеет на своей стороне право противодействия детерминистическим теориям. Если бы сущность причинности состояла в одной внешней необходимости, исключающей необходимость внутреннюю, тогда были бы правы те, которые противятся ее применению к построению духовного мира. Только они должны были бы в таком случае идти далее, чем они обыкновенно делают это: тогда закон причинности недействителен не только по отношению к воле, но и по отношению ко всей душевной жизни. Если же взять понятие причинности правильно, если понимать под ним, вместе с Юмом и Лейбницем, не что иное, как закономерность, т. е. правильную согласованность изменений многих элементов, тогда очевидно, что в духовном мире она действительна не менее, чем в природе. Положим, здесь труднее познать правильность или свести ее на элементарные законы, чем в природе; тем не менее все же очевидно, что она не отсутствует. Как здесь, так и там нет изолированных или не подчиненных законам элементов; каждый элемент состоит в определенном отношении к другим элементам – предшествующим, одновременным и последующим. Мы почти нигде не можем свести эти отношения к количественным формулам, но их существование проявляется всюду; молча всеми предполагается, что при совершенно одинаковых внутренних и внешних обстоятельствах всякий раз происходило бы одно и то же; за одинаковым раздражением наступали бы, как реакция, одинаковое представление, одинаковые возбуждения чувства и стремление воли. Но с правильно понимаемой причинностью вовсе не стоит в противоречии свобода: свобода не есть беззаконность. В такой свободе внутренней жизни, которая была бы равнозначна с беззаконностью и бессвязностью элементов последней, этика поистине нисколько не заинтересована. Напротив, появление абсолютно чуждых всякого отношения друг к другу элементов, разъединенных хотений, не стоящих в причинной связи с предшествовавшей жизнью и с последующим временем, было бы расстройством воли, даже полным разрушением душевного существа. Если бы не существовало вообще определения последующего предшествовавшим, тогда не существовало бы, конечно, ни упражнения, ни опыта, ни действия принципов и решений, воспитания и общественного порядка. Без причинности нет целесообразности.

Как же обстоит дело с отношением причинности и целесообразности в физическом мире? Идут они и здесь рядом друг с другом, или в природе нет вообще и речи о целесообразности, о внутренней необходимости?

Таково именно господствующее воззрение; оно видит в природе внешнюю необходимость, но не видит внутренней. Механическая передача движения является для него первичной формой деятельности природы, о телеологической же необходимости оно, напротив, нигде ничего не хочет знать; «телеофобия», в этом Ф. Бэр очевидно прав, – для него характеристична. Мне кажется, последний прав и в том, что основание для этого он видит не в природе, а в страхе естествоиспытателей перед ложной телеологией. Телеофобия представляет собой реакцию против старой телеологии намерений, отклонявшей причинное объяснение и хотевшей стать на его место.

Припомним прежде всего то, что мы приняли в предыдущем отделе за действительное содержание причинного отношения в физическом мире: взаимодействие есть не что иное, как соответствующее изменение; о влияниях и принуждениях при этом нет вовсе речи. Всеобщее взаимодействие всех частей мира – вот выражение для того факта, что мир образует собою единую систему с единым движением, в котором каждое движение каждой части включено, как стоящий на своем месте и согласующийся с движениями всех остальных частей член. Нельзя достаточно сильно подчеркнуть этого: необходимость существует в логическом мышлении, но не в природе; всякая естественная закономерность есть самопроизвольное согласование всех частей.

Притом согласование это и здесь является взаимным; предшествующее определяет последующее; но точно так же можно сказать: последующее определяет предшествующее. Нагревание комнаты есть действие натопленной печи; но одинаково правильно можно сказать: поглощение теплоты окружающей средой есть причина охлаждения печи. Толчок, сообщаемый одним телом другому, есть причина движения этого последнего; но точно так же справедливо и то, что движение получивщего толчок тела есть причина того, что толкнувшее тело утрачивает свое движение или останавливается. Там, где мы имеем тело не с произведением движения, а с прекращением его, мы представляем себе дело именно так. Следовательно, вообще можно сказать: без причины не было бы действия, но без действия не было бы и причины.

Вопрос теперь в следующем: представляет ли собою причинная связь и во внешнем мире, так же как во внутреннем, в то же время и целесообразную связь? Существует ли здесь внутреннее телеологическое отношение между членами ряда? Есть один пункт, на котором весь свет смотрит на дело именно так: это – жизнь. Жизненные явления образуют собою связь причин и действий; они на каждом пункте обусловливаются естественно-закономерным взаимодействием всех частей, но они в то же время и «целестремительны» – в том смысле, что они замыкаются в единое целое, жизнь, на которую мы не можем не смотреть как на цель, которой все функции служат средствами. Охота, поимка добычи, пожирание ее и переваривание суть причины сохранения жизни; но в то же время жизнь есть цель, и эти функции составляют средства к этой цели. А если функции являются средствами, то средствами же являются и органы: если зрение существует ради жизни, то глаза существуют ради зрения; тогда для этого-то они и образуются в период утробной жизни.

Но нет, говорит боящийся цели натурфилософ, верна только первая половина предложения: животное видит, потому что оно имеет глаза, но глаза существуют не затем, чтобы оно видело; оно бодается, потому что имеет рога, но рога у него не затем, чтобы оно могло защищаться и бодаться. Это – ничем не оправдываемый антропоморфизм. Телеология есть извращение и порча причинного, т. е. истинного воззрения на природу; она ставит вещи вверх ногами. Так до сих пор судят, вместе с древним Лукрецием, наши материалистически-механические натурфилософы [58].

Но они должны были бы сказать затем следующее: не потому бык бодает, чтобы одолеть своего соперника, а потому, что он бодает, другой падает на землю; не потому паук плетет свою сеть, чтобы ловить мух, а потому что существует сеть, мухи цепляются за нее, и потому, что существуют пожирательные органы паука, муха попадает в них, и так как дело дошло до этого, то она препровождается далее вовнутрь и переваривается; при этом нет нигде речи о целях, а только о причинных связях. И если это верно в применении к пауку, – должны были бы они сказать, продумывая мысль до конца, – то и в применении к человеку будет то же самое: и он, значит, сплетает сети не затем, чтобы ловить рыбу, а потому что руки его так движутся, пряжа переплетается в сеть, и потому что сеть так растягивается в воде, ею вытаскивается рыба.