Артур Шопенгауэр - Краткий курс истории философии

«Философия – это наука, которая исходит из простых понятий, тогда как математика – наука, которая исходит из построения (наглядного изображения) своих понятий»

Кант , чтобы смягчить резкое впечатление от критики, какой он подверг всякую спекулятивную теологию, присоединил к ней не только моральную теологию, но также и уверение, что хотя бытие Божие и должно оставаться недоказанным, однако в такой же точно мере невозможно доказать и противоположное. На том многие и успокоились, не замечая того, как он с притворной наивностью игнорировал то обстоятельство, что affirmanti incumbit probatio [104], как и то, что существование огромного множества вещей вовсе не может быть доказано. Естественно, что он тем более избегал приводить те доводы, которыми, при переходе от оборонительной тактики к наступательной, можно было бы в самом деле воспользоваться, ведя доказательство от противного. Такими доводами могут быть, например, следующие.

1. Прежде всего – печальное устройство мира, в котором живые существа живут пожиранием друг друга; добавьте сюда боль и страх всего живого, повсеместность и колоссальные размеры зла, разнообразие и неизбежность страдания, часто приобретающего ужасный облик, всю тягость жизни, как таковой, и ее торопливое движение к горчайшей смерти – все это, сказать по чести, трудно соединить с той мыслью, будто создано это существом, сосредоточивающим в себе всю полноту блага, мудрости и могущества. Как легко поднимаются крики против него, так же трудно отыскиваются сколько-нибудь приемлемые доводы в защиту такого положения вещей.

2. Есть два вопроса, которые не только заботят каждого мыслящего человека, но и находят особый отклик в сердцах приверженцев всех религий; на них основываются сила и могущество любой религии. Первый – это вопрос о трансцендентной значимости наших поступков, а второй – о продолжении нашего бытия после смерти. Если эти два вопроса получают в какой-либо из религий должное освещение, то все остальное для нее приходит само собой. Здесь я хочу подвергнуть теизм испытанию в отношении первого из вопросов, а в следующем пункте – в отношении второго вопроса.

Нравственный характер наших поступков в теизме рассматривается двояким образом: a parte ante [105]и a parte post [106], то есть в смысле оснований нашего действования и в смысле его последствий. Начнем со второго: теизм дает морали некоторую опору, но опору самого грубого свойства, такую, на которой всякая истинная и чистая моральность поступка снимается в самом своем основании; всякий бескорыстный поступок превращается в своекорыстный путем одной тонкой, но очевидной подтасовки, которая, как считается, является неизбежной ценой обоснования морали. Дело в том, что Бог, изначальный творец, в конце оказывается источником наград и наказаний. Оглядка на него может, разумеется, побуждать нас совершать добродетельные поступки, но коль скоро мотив этих поступков есть страх наказания или надежда на вознаграждение, они не могут быть чисто нравственными поступками; в глубине своей такая добродетель есть, скорее, не что иное, как расчетливый, разумный эгоизм. В конечном счете все покоится на твердой вере в нечто недоказуемое: если таковая вера присутствует, то никто не откажется потерпеть немного ради вечного блаженства; девиз этой морали, по существу, гласит: умейте ждать. Но всякий ожидающий награды за свои дела в этом мире или в будущем – эгоист; если желаемой награды он не получает, то безразлично, происходит ли это по воле случая, властвующего в мире, или вследствие пустой тщеты того миража, которым выстроился перед нами мир грядущий. Таким образом, кантовская моральная теология, собственно, похоронила под собою мораль.

«Кант как бы предполагает, будто мы существа – только познающие и потому не имеем решительно никаких данных, кроме представлений»

С точки зрения оснований теизм также расходится с моралью, отрицая свободу и возможность вменения вины. Ведь по отношению к существу, чьи existentia и essentia суть создания другого, невозможно мыслить ни вины, ни заслуги. Уже Вовенарг справедливо замечает: «Un être, qui a tout reçu, ne peut agir que par ce qui lui a été donné; et toute la puissanse divine, qui est infinie, ne saurait le rendre indépendant» [107](«Discours sur la liberté» в «Oeuvres complètes» Paris, 1823, tom 2, p. 331). Оно способно, как и всякое другое мыслящее существо, действовать лишь соразмерно своему устройству и, действуя, свидетельствовать о нем: как оно устроено, так теперь оно и строит свою деятельность. Если оно поступает плохо, то это означает лишь, что оно само плохо, а значит, грех не на нем, но на том, кто его создал. Творец его существования, устройства, а также тех обстоятельств, в которые оно помещено, с необходимостью будет и создателем его действий и поступков, которые всем этим определены столь же строго, как треугольник – двумя углами и отрезком прямой. При том, что многие отвергали или малодушно игнорировали эти доводы, справедливость их признавали и св. Августин, и Юм, и Кант, как я это подробно показал в моем сочинении «О свободе воли».

Именно для того, чтобы предотвратить разрушительное действие этого затруднения, и была изобретена свобода воли, liberum arbitrium indifferentiae – положение, которое содержит в себе самую чудовищную выдумку и потому всегда оспаривалось и уже давно отвергнуто всеми мыслящими головами, и, быть может, нигде не опровергнуто столь систематически и основательно, как в моем сочинении о свободе воли. Пусть чернь и впредь продолжает все-таки возиться со свободой воли – даже чернь литературная, даже философствующая: нужды нет! Утверждение, будто какое-либо данное существо свободно , т. е. при данных обстоятельствах может поступать по выбору, так или иначе означает, что существо это имеет existentia без всякой essentia, т. е. что оно просто есть , не будучи чем-либо , иными словами – что оно есть ничто , но притом все-таки есть , что, следовательно, оно одновременно и есть, и не есть. Таким образом, мы имеем здесь верх нелепости, удобной тем не менее для людей, которые ищут не истины, а своего пропитания, и потому никогда не допустят чего-либо такого, что им не ко двору, что не подходит к той fable convenue [108], за счет которой они живут; в своем бессилии они вместо опровержения прибегают к небрежению. Так неужто же придавать какой-либо вес мнениям подобных βοσκήμαῖα, in terram prona et ventri obedientia [109]! Все, что есть , – есть в то же время нечто , имеет сущность, природу, характер, в согласии с которым оно и должно действовать, должно поступать (т. е. действовать по мотивам), когда появляются внешние поводы, вызывающие отдельные обнаружения характера. Но откуда оно получило свое бытие , existentia, оттуда же получило оно и свое определение, свое что , природу, essentia, ибо та и другая, различные в понятии, неразлучимы, однако, в действительности. А то, что имеет essentia, т. е. природу, характер, свойства, то всегда может действовать лишь в соответствии с ними, а не иначе, причем возникающие мотивы всякий раз определяют лишь момент, ближайшую форму и характер отдельных поступков. То, что творец создал человека свободным , означает невозможное, а именно то, что он дал ему existentia без essentia, то есть дал ему чистое существование in abstracto, не дав того, в качестве чего ему существовать. (Об этом см. мое сочинение «Об основе морали», § 20.) Моральная свобода и ответственность, или вменяемость, непременно предполагают самодостаточность . Поступки всегда с необходимостью будут вытекать из характера, т. е. из отличительной и потому неизменной природы данного существа, под воздействием и по указанию мотивов; поэтому, чтобы быть ответственным, оно должно существовать изначально и по собственному полномочию: оно, по своим existentia и essentia, должно быть собственным произведением и зачинателем себя самого, коль скоро его надлежит считать истинным зачинателем его деяний . Или, как я отмечал в обоих своих конкурсных сочинениях, что свобода не может заключаться в орerі и потому должна быть в esse; а что она вообще существует – в этом нет сомнения.