Шарль Лало - Введение в эстетику

Весьма вероятно, что по той же причине возникли изображения северного оленя или мамонта, необыкновенно реалистические рисунки которых встречаются на стенах доисторических пещер: в вечном мраке пещер, при чадном мерцании очагов, первобытный человек все равно совсем или почти совсем не видел их, и поразительный реализм изображений проистекал, по-видимому, скорее из религиозного, чем из эстетического чувства, был потребностью культа, а не искусства. Реализм этот первоначально был порожден не эстетическим восхищением, а религиозным культом, и соответствовал в других религиях иератической стилизации. Магическая же сила, приписываемая этим тотемам, несомненно, соответствовала сходству, а не красоте, которую на самом деле понимаем впервые – через десять тысяч лет – лишь мы.

Задача истории в этом случае сводилась бы к тому, чтобы показать, в какие моменты эволюции нормальный тип считался единственно прекрасным эстетически – таковы, например, классические эпохи – и в какие другие периоды вся природа казалась эстетически прекрасной, иначе говоря, нормальные типы не казались уже привилегий искусства: таковы, например, первобытные эпохи, романтические, декадентские. Действительно, итальянцы эпохи Ренессанса, или французы великого XVIII века, не менее нашего понимающие в искусстве и не уступающие в художественном вкусе нам или даже «стоящие на уровне культуры германцы», какими они были двести лет назад, великие любители парков a la Versailles и гирлянд стиля рококо, – все эти классики или ложноклассики не называли «эстетическим» чисто физическое наслаждение – свободно дышать на лоне природы, хотя они и испытывали это наслаждение, например, во время своих охот. Однако они тщательно отличали возвышенное или прекрасное в природе от безобразного, убогого или незначительного.

Равным образом в классической древности Лукреций, Виргилий, Цезарь, Тацит говорят о бурях, диких лесах, необитаемых пустынях или высоких горах лишь затем, чтобы выразить то отталкивающее чувство, которое вызывали в них эти враждебные человеку элементы природы.

Наоборот, живописцы или скульпторы времен готики, миниатюристы эпохи примитивов, большинство японцев, великие голландские мастера или – в новейшие времена – люди, уставшие от цивилизации, начиная с Руссо и романтиков и кончая новейшими реалистами и эстетиками-мистиками наших дней, – все они презирали то, что мы называем «нормальной» красотой природы, или, по крайней мере, делали вид, что не отличают ее от анэстетической красоты и не пользуются ее престижем для того, чтобы увеличить престиж своего искусства: они добиваются обыкновенно того, чтобы естественная красота их натуры – характеристикой которой мы сейчас займемся – не играла никакой роли в эстетической ценности их художественных произведений.

Чувство природы, взятое само по себе, помимо того отблеска, который отбрасывает на него искусство, исключает всякое суждение о ценности, но ведь сущность красоты именно в том и заключается, чтобы быть ценностью. Там, где все красиво, ничто не красиво. Подобно тому, как в пространстве с уничтожением, допуская невозможное понятие «низа», не было бы никакого смысла говорить о «верхе» и все находилось бы на одинаковой плоскости, – точно так же без понятия безобразного, противопоставленного прекрасному, мы не можем мыслить ничего, подлежащего эстетической оценке, наша мысль будет лишена эстетического характера.

Грубая природа – это изображение в зеркале или негатив фотографа; искусство – это картина Рафаэля или гравюра Рембрандта. Оптическое или фотографическое изображение ни красиво и ни безобразно, можно говорить лишь о хорошем или плохом зеркале, о хорошей или плохой фотографии: это вопрос ремесла. Художественное произведение всегда или прекрасно, или безобразно: это вопрос искусства.

«Чувство природы», отказываясь от всякого выбора между предметами, от различения красоты и безобразия, представляет собою «чувство анэстетическое». Если желательно при этом сохранить термин «красота», то придется говорить уже об «анэстетической красоте природы».

В «чувстве природы», взятом в собственном смысле, нет ни красоты, ни безобразия: оно «анэстетично». Оно противоречит, насколько это возможно для человеческой природы, всякому понятию ценности. Наоборот, «чувство красоты природы», которое весьма важно отличать от первого, по самому существу своему является утверждением ценностей. Но ценности эти лишь родственны эстетической ценности в собственном смысле, но не тожественны с нею. Вот почему они заслуживают названия «псевдоэстетических», в противоположность художественным ценностям, ценностям искусства, единственно эстетическим в собственном смысле слова.

В самом деле, что такое красота естественных существ или предметов? Вот, например, две разновидности ласточек. Красивейшей из этих ласточек покажется нам, при прочих равных условиях, та, которая отличается наиболее легким и быстрым полетом, т. е. наилучшим образом выполняет характерные функции вида. Или возьмем в пример рабочих волов. Наиболее красивыми мы назовем самых крепких, тяжелых, выносливых, приспособленных к томительным и тяжелым работам в поле; если же мы говорим о беговых лошадях, то наиболее красивой назовем, наоборот, самую быструю и легкую. Или возьмем еще молодую девушку и старую женщину или у двух юношей розовый цвет лица и анемическую и болезненную бледность. Очевидно, что при сопоставлении различных возрастов или различных физических состояний молодость и здоровье будут нам казаться выше старости и болезни по естественной красоте своей.

Короче говоря, красоту живых существ в природе составляет нормальный и типичный характер, отвечающий целям вида, иначе говоря, гармония, полное развитие всех физических и духовных способностей, отличное здоровье и, наконец, вытекающие из всего этого сила и превосходство.

В неодушевленных предметах или в явлениях природы, к которым не подходит столь точно – в нашем обыденном опыте – понятие об определенном виде, нормальном и здоровом типе, решающую роль играет обыкновенно впечатление величия, силы, могущества. Из двух деревьев красивейшим обычно кажется то, которое превосходит другие своею величиною, наиболее смело по своему стремлению ввысь или по своим формам, наиболее почтенно по своему возрасту и вековым рубцам, наиболее грозно по мощной силе своих ветвей и корней, готовых противостоять всяким непогодам и бурям. Из двух цветущих полей более прекрасно плодородное; из двух скал – более неприступная, грандиозная и грозная; самое красивое небо – наиболее прозрачное; самая красивая гроза – наиболее ужасная; из пустынь наиболее прекрасна наиболее безнадежная, дикая и однообразная.