Шарль Лало - Введение в эстетику

В природе красота – это всегда здоровье, нормальный тип, полное и совершенное развитие индивида, безобразие – наоборот. Совпадают ли эти два понятая с их омонимами в искусстве?

Именно это утверждают все указанные нами утилитарные и натуралистичекие теории. Современный расцвет всех естественных наук еще более подкрепил это убеждение. Для Тэна, например, прекрасным оказывается всякий предмет или всякое существо, на котором ясно видны «преобладающие черты» его вида, их значение, приносимое ими благо или гармония их действий. Кто не признает, что в философе здесь говорить одновременно с художником моралист и естествоиспытатель? Скала эстетических ценностей здесь отождествляется у него со скалой естественных ценностей, равно как последняя – со скалой моральных ценностей.

Так как ценность существа в естественной классификации достаточно хорошо определяется степенью его отклонения от нормального характера или приближения к среднему нормальному типу вида, то натуралистическими нужно будет назвать все теории, усматривающие основной критерий прекрасного в средине между двумя крайностями.

Идея эта не нова. Свидетельством служит следующее, недавно опубликованное место из Монтескье, если не восходить еще дальше, до привилегированной роли «правильной середины» в системе Аристотеля, где она представляет добродетель и совершенство во всем.

«Отец Биффье определил прекрасное так: сочетание наиболее обыкновенного. Когда его определение объяснено оно превосходно… Отец Биффье говорит, что прекрасные глаза – это те глаза, разновидность которых наиболее многочисленна; то же самое относится ко рту, носу и т. д. Это не значит, что некрасивые носы менее многочисленны, чем красивые; это значит лишь, что некрасивые носы весьма разнообразны, и каждая разновидность некрасивых встречается в гораздо меньшем количестве, чем разновидность красивых носов. Это то же самое, как если бы в толпе, состоящей из ста человек, десять человек были бы одеты в зеленое, а остальные девяносто были бы одеты каждый в другой цвет, зеленое господствовало бы».

В этом же смысле Фехнер сделал из «принципа меры» один из своих двенадцати или пятнадцати основных «эстетических законов» [57] G. Fechner, Vorschhule, II, стр. 250, 260 и след. . Геркенрат в этом видит тип всякой красоты, в особенности человеческой, несмотря на известные исключения, как изысканная малость ноги или длина ресниц; их он объясняет обыденной ассоциацией с другими красотами, более естественными и более приближающимися к среднему типу [58] Herkenrath, Problemes d'esthetique et de morale, 1897, стр. 16. . Гриво, который вслед за Сюлли-Прюдомом берет язык в главные свидетели, с большой тонкостью различает во всех областях чувственного восприятия – в световых, звуковых, температурных или осязательных ощущениях – правильную поляризацию: две взаимно уничтожающие крайности в ту и другую сторону, незначительное или нейтральное среднее и две области optima – прекрасное, несколько выше среднего, и красивое, лежащее несколько ниже его [59] M. Griveau, Les elements dubeau, 1892. La sphere de beaute, 1901,etc. .

Все это – формулы, подходящие для всего что угодно; применение их остается всегда иллюзорным, произвольным и лишено научного характера, несмотря на то что на вид они научны. Ибо эти совершенно формальные крайности или эстетические (а не чисто арифметические) средние устанавливаются вполне произвольно; руководствуются при этом или личными предрассудками, или предрассудками школы, в зависимости от исходных точек зрения или от тех единиц, которые желательно установить.

Аналогичную концепцию прекрасного можно найти у многих художников, у которых она скрывается под самыми разнообразными формами. Она играет выдающуюся роль у древних греков; это потому, что, под влиянием их глубоко идеалистической пластики, эстетика их обращала внимание главным образом на естественно прекрасное, подобно тому как мораль их – на естественное благо. Скульптура древних греков воспроизводит лишь типы здоровые и высшие; их моралисты проповедуют лишь физическое и интеллектуальное здоровье. Таким образом, они легко отождествляют оба понятия – блага и прекрасного, – соединяя их в одном до сих пор знаменитом слове: kalokagaton. Известно, что творцы всех великих систем философской эстетики имели постоянно в виду литературные или пластические типы, созданные греческим искусством.

Итак, наряду с реалистическим натурализмом, отказывающимся от всякого выбора, выдвигается еще более распространенный идеалистический натурализм, считающий идеалом прекрасного нормальный средний тип: согласно этому учению прекрасное в искусстве представляет собою явление того же порядка, что и прекрасное в природе.

Тем не менее заключение будет совершенно иным, если рассматривать эстетические факты без предвзятого мнения.

Осматриваем ли мы музей, созерцаем ли собор, перелистываем ли антологию или присутствуем на концерте так называемой классической, т. е. серьезной, музыки, во всех этих случаях обращает на себя внимание тот факт, что во всех подлинных произведениях искусства мы находим изображения то благородных и величественных, то тривиальных или ужасающих или, что еще хуже, лишенных всякого значения сцен; мы читаем описания предметов, которые сами по себе то вовсе не интересуют нас, то живо захватывают; мы слышим то последовательность совершенных консонансов, которые весьма нежны и нравятся нам сами по себе, то ряды раздирающих душу диссонансов.

Одна из этих двух категории впечатлений приятна, другая неприятна по самой природе своей. Но – с точки зрения искусства – обе эти категории впечатлений одинаково нравятся и одинаковы прекрасны. Между тем и те и другие мы одинаково именуем и прекрасными и безобразными, благодаря чему создается двусмысленность. Говорят «красивое животное» для обозначения здоровья, силы, типичных черт вида. В этом смысле говорят также «красивый мужчина», «красивая женщина». Но кто станет утверждать, что живописец или романист будут выбирать – первый для своих жанровых картин, а второй для живописных описаний – «красивое животное» или «красивого мужчину»?.. Тот и другой берут свои предметы безразлично или, точнее, как мы это увидим, выбирают в зависимости от эстетической школы или от эстетической эпохи. Красавец, пользующийся светскими или любовными успехами, с эстетической точки зрения ничтожен; и если верно, что художник предпочитает изображать «красивых женщин», по крайней мере, изображает их чаще, чем некрасивых (чаще, но не всегда: вспомним голландских мастеров), то происходит это потому, что в таком случае к художественным ценностям обычно примешивается другой интерес, другая «ценность»; увеличивает ли или уменьшает эта последняя художественную ценность, мы здесь разбирать не будем.