Шарль Лало - Введение в эстетику

Иными словами, экспериментальный метод современной эстетики является синтезом догматизма и релятивизма.

В силу этого синтеза пыль индивидуальных впечатлений, на вид рассеянная и неосязаемая, выявляет свойства связующего цемента, с помощью которого мало-помалу будет воздвигаться если не наиболее великолепное, то, по крайней мере, наиболее прочное здание.

Школа Брюнетьера начинает с работы архитектора, экспериментальная школа – с менее благодарного труда рабочего. Импрессионистская школа оставляет за собою набросок художника: она удовлетворяется тем, что описывает или быстро зарисовывает некоторые эффекты светотени в пейзаже; самое большее, это – свободный и размашистый набросок, не притязающий на строгую точность. Каждая из этих трех школ высказывает долю истины – весьма прекрасна цель вызывать эстетическое состояние в чуткой душе, весьма правильно начинать с общего вида, но нелепо ограничиваться одними образами и планами: рано или поздно придется дойти до стройки и терпеливо обтесывать один бутовый камень за другим. Цемент статистиков, несомненно, очень клейкий, многие испачкали в нем руки. Поверим каменщикам, после того как мы в достаточной мере налюбовались утонченными натурами, желающими быть лишь живописцами и архитекторами. Ибо необходимо, чтобы рабочие наконец соединились, если они не хотят быть бессильными каждый в отдельности.

Легко высмеять тощие результаты, полученные экспериментальной эстетикой, насчитывающей тридцать лет практики безвестных испытателей в неизвестных лабораториях, тогда как двадцать пять веков традиционной эстетики, руководимой величайшими умами, начиная с Платона, уже давно привели… к глубочайшему недоверию к ней со стороны художников и публики. Если бы от этой традиционной эстетики требовали, чтобы она делала по крайней мере шаг вперед в тысячелетие, то требование это отнюдь нельзя было бы назвать чрезмерным. Между тем она и теперь находится точно на той же точке, на какой она стояла во времена греческих софистов, во времена всех искусных пустомелей, во все времена.

Мы можем надеяться на то, что в течение следующих двух с половиною тысяч лет мы можем надеяться, что велеречивая традиционная эстетика произнесет еще больше великолепных фраз, чем в предшествовавшие века; но вместе с тем мы имеем основание надеяться и на то, что экспериментальная эстетика соберет груды точных исторических фактов и проверенных гипотез. Таким образом, научная эстетика будет строиться мало-помалу, не ожидая – согласно ироническому пожеланию Анатоля Франса – того момента, когда биология и социология будут, допуская невозможное, законченными науками. Как будто наука может быть когда-нибудь закончена или должна быть законченной, чтобы быть в состоянии приносить положительные результаты!

От экспериментальной эстетики мы вправе ожидать этих положительных результатов, ибо она в значительно большей мере, чем теория Тэна, представляет собою скорее метод, чем систему, всегда открытый путь, чем закрытую площадь. Она способна присваивать себе последовательно все открытия, ассимилировать все, что есть прогрессирующего в культуре.

Экспериментальная эстетика представляет собою систематизацию и анализ того consensus omnium, попытку установить которое, предпринятую без системы и с помощью рудиментарных методов, мы видели, говоря о современных исследованиях, у Сент-Бёва, Тэна, Брюнетьера. Между тем именно в этом consensus omnium состоит, в сущности, общий объект всех эстетиков, даже наиболее скептически настроенных в этом отношении.

Экспериментальная эстетика является в то же время синтезом всех главнейших методов, возможных в эстетике, ибо нет почти ни единого метода, которым она не пользовалась бы для выражения доли истины, заключающейся в нем. От импрессионизма она удерживает тот известный факт, что в мире существуют лишь индивидуальные мнения. В догматизме она санкционирует плодотворное убеждение, гласящее, что в области прекрасного, как и всюду, не могут не существовать необходимые, следовательно, допускающие обобщение законы. Но она стремится извлечь эти общие законы из индивидуальных фактов, а тем самым она отказывается быть абсолютным догматизмом, она становится истинно научной дисциплиной. Таким образом, экспериментальная эстетика все более и более будет создавать естественный и желательный синтез между импрессионизмом и догматизмом.

До сих пор мы рассматривали эстетическую ценность с индивидуалистической, т. е. абстрактной, точки зрения, поэтому и обобщение ее приняло у нас вид производного, второстепенного и, так сказать, случайного следствия; наконец, необходимость ее, служащая ее raison d'etre, приняла у нас вид скорее влечения или наслаждения, лишенного всякой нормативной ценности, чем обязательства, императивного идеала, каковым она, в сущности, является. Такова, в самом деле, традиционная манера ставить вопрос: она глубоко индивидуалистична.

Теперь нам надо возвыситься над простым фактом путем истолкования его, идущего далее непосредственного восприятия, и, так сказать, перейти от рассмотрения de facto к рассмотрению de jure. Общность ценностей не представляется ли de jure чем-то большим, чем внешняя случайность? Иными словами, не будут ли они в основе своей явлениями более чем индивидуальными, т. е. социологическими, если называть своим именем единственную данную в опыте реальность, действительно превосходящую индивидуума?

Это можно установить путем доказательства от противного, указывая именно на то, как ничтожны действительно заслуживающие включения в эстетику результаты экспериментальных исследований, предпринимаемых индивидуалистами фехнеровской школы, цель которых – оперировать с несколькими экспериментируемыми лицами, выбранными таким образом, чтобы избежать всякой художественной подготовки и социальной группировки.

Наоборот, рассматривая эстетические явления в их конкретной жизни, т. е. в их эволюции, поражаешься естественной группировке стилей и школ во времени и пространстве и их коллективному характеру. Школа Фехнера рассматривает лишь, так сказать, неорганические суммы изолированных индивидуумов – например, предпочтет ли большинство из них «золотое сечение» или нет? Весьма сомнительно, чтобы результат этот, интересный, быть может, для психолога и физиолога, имел действительно эстетическое значение. Равным образом, если исследовать в отдельности то, что предпочитают, например, мужчины и женщины, дети и старики, эстетический результат будет опять-таки весьма ничтожным: такие деления и такие факты имеют психологический смысл, эстетический же – разве весьма косвенным образом. Например, суждение женщин их и все растущая социальная роль могли отозваться на выборе сюжетов или на преобладании того или другого вида литературных произведений, например романа; но невероятно, чтобы один архитектурный стиль или одно построение музыкальной фразы предпочитались бы в данную эпоху мужчинами, а другие – женщинами. Мужчины и женщины вместе в данную эпоху предпочитают один стиль, а в другую эпоху – другой.