Джон Милль - О подчинении женщины

В одном только мы можем быть положительно убеждены, именно в том, что если предоставить натуре женщин полную волю, то они вследствие этого не станут сами делать того, что несогласно с их природой. Тут решительно бесполезно всякое желание мужчин заступаться за природу из опасения того, что она не сумеет отстоять своих прав. Запрещать женщинам делать то, чего они не могут делать по самой природе, ведь это совершенно бессмысленно. То, что они могут делать, но не так хорошо, как мужчины, их конкуренты, будет как нельзя лучше закрыто для них самой конкуренцией. Ведь никто же не требует ограждения женщин разного рода покровительственными предписаниями и привилегиями; мы требуем только того, чтобы были отменены ныне существующие исключительные права и привилегии мужчин. Если женщины выкажут большую природную склонность к одним занятиям, чем к другим, то нет надобности прибегать к законам или к социальному внушению, чтобы заставить большинство предпочтительно обращаться к первого рода занятиям. Свободное поле конкуренции всегда будет служить им сильнейшим стимулом для той деятельности, где женщины наиболее нужны. А так как они нужны к такому делу, к которому наиболее способны, то, вследствие правильного распределения труда, коллективные способности того и другого пола могут быть, в общем итоге, применены с наибольшею пользою.

Общее мнение людей, как полагают, усматривает естественное призвание женщин в том, чтобы быть женою и матерью. Я делаю оговорку «как полагают» потому, что, судя по живым фактам, по всему складу современного общества, иной может заключить, что мнение людей на этот счет высказывается совершенно в противоположном смысле. Можно было бы подумать, что они считают так называемое естественное призвание женщин самым антипатичным бременем для их натуры, так что чуть только женщинам позволить делать что-либо другое, предоставить им другие средства к существованию, другое употребление их времени и способностей, сколько-нибудь согласное с их вкусом, то найдется уже немного женщин, которые бы охотно стали отдаваться их естественному призванию. Если действительно таково мнение мужчин вообще, то желательно, чтобы оно было высказано без обиняков. Мне бы хотелось, чтобы кто-нибудь громко и явственно высказал такого рода теорию (между прочим, применяемую сплошь и рядом во многом, что писалось об этом предмете): «Для общества необходимо, чтобы женщины выходили замуж и рожали детей. Сами они этого не захотят сделать, если их не заставить. Потому необходимо их к тому принудить силою, и тогда, по крайней мере, условия задачи были бы означены с достаточной ясностью». Это была бы даже логика, какую употребляли рабовладельцы Южной Каролины и Луизианы: «Возделывать хлопок и сахарный тростник необходимо: белые люди не могут этим заниматься, а негры не хотят этого делать за то вознаграждение, какое нам заблагорассудится им дать. Ergo их нужно заставить». Еще лучше к нашему объяснению идет рекрутчина матросов. Моряки положительно необходимы для защиты отечества; часто случается, что они добровольно не желают поступать на службу. Следовательно, против них надо употребить силу принуждения. Как часто пускалась в ход подобная логика! И не случись в ней маленькая ошибка, она, без всякого сомнения, процветала бы и в настоящее время. Но в том-то и дело, что здесь есть одно больное место. Да заплатите же вы сначала матросам, как следует, честную плату за их честный труд! Если вы позаботитесь о том, чтобы служить вам было так же выгодно, как служить кому-нибудь другому, то и для вас в получении желаемых услуг не встретится больших затруднений, чем для других. На это невозможно дать никакого логического ответа, кроме упрямого «не хочу». Но так как люди теперь не только стыдятся, но и не желают зажиливать у земледельца его наемную плату, то и насильственная рекрутчина матросов не находит более охотников. Подобное же возражение можно сделать и всем тем, кто желает принудить женщин ко вступлению в брак, закрывая для них все другие исходы. Если они хорошо понимают, что хотят сказать, то мнение их, очевидно, заключается в том, что мужчины не делают брачного сожительства настолько привлекательным для женщин, чтобы они соглашалось на него ради его собственных хороших качеств. Тот невысоко, должно быть, ставит свое благодеяние, кто предлагает его на условии гобсоновского выбора: это или ничего! И вот, по моему мнению, ключ к объяснению чувств тех мужчин, которые относятся к равноправности женщин с решительною антипатией. Мне кажется, что они боятся не того, чтобы женщины просто-напросто отказывались выходить замуж, потому что едва ли кто-нибудь может серьезно иметь подобные опасения, нет, они боятся того, что женщины будут требовать брака на условиях равноправности, что все умные и способные женщины станут скорее делать все другое, неунизительное в их глазах, чем вступать в брак, который отдает их во власть другого, который делает из мужа хозяина не только всего их мирского достояния, но и нравственного существа. И действительно, если брак необходимо сопровождается таким последствием, то я полагаю, что опасения мужчин совершенно основательны. Я считаю вероятным, что немногие женщины, способные к чему-либо другому, будут избирать подобный жребий, разве уж на них нашло какое-нибудь entrainement, делающее их на время нечувствительными ко всему, кроме брачного венца, если только для них будут открыты всякие другие средства к занятию, по понятиям толпы, почетного места в жизни, и если мужчины решали, что брачный закон должен быть законом деспотизма, то они совершенно правы с чисто полицейской точки зрения, предоставляя женщинам только выбор Гобсона. Но в таком случае все, что ни делалось в современном мире для снятия гнета с женских умов, была грустная ошибка. Им никогда не следовало позволять никакого литературного воспитания. Женщины, умеющие читать, а тем более писать… Ведь это при существующем порядке вещей страшное противоречие, довольно неприятная заноза, не следовало, совершенно не следовало сообщать женщине какого бы то ни было развития, кроме того, которое могло сделать из нее одалиску или ловкую домашнюю служанку.

Теперь мы начнем более частное обсуждение предмета с той его стороны, к которой нас привели предшествующие замечания; мы будем говорить об условиях, указываемых законом брачному сожительству, как здесь (в Англии), так и в других странах. Так как брак составляет положение, предназначенное для женщин самим обществом, то все они должны к нему стремиться вследствие своей общественной подготовки и самой цели брака, за исключением разве тех из них, которые, со своим малопривлекательным внешним достоинствам, не могут рассчитывать найти для себя сожителя; тут уж, кажется, следовало бы ожидать, что все будет сделано для того, чтобы как можно более облегчить женщинам семейное их положение и этим вознаградить их за недопущение ко всем другим положениям. Но общество как в этом, так и во всех других случаях предпочитает достигать своей цели не гуманными, а очень нехорошими средствами. Это, однако, единственный случай, в котором оно упорно удерживает средства эти до настоящего времени. Сначала женщины приобретались силою (умыкались) или отец, по заведенному обычаю, продавал свою дочь ее будущему мужу. До последнего времени отец был волен распоряжаться дочерью по своему личному произволу и вкусу, без всякого участия ее воли. Правда, церковь в своем уважении к нравственному принципу зашла так далеко, что требовала формального «да» при совершении брачного обряда, но и это согласие, разумеется, носило совершенно принудительный, подневольный характер; для девушки не было никакой физической возможности противиться настоятельным требованьям отца, кроме, быть может, того исхода, когда она, произнося обет монашества, становилась под непосредственное покровительство религии. После совершения брачного обряда муж в древние времена (в дохристианскую эпоху) приобретал право жизни и смерти над своею женою. На него она не могла апеллировать ни к какому закону: муж был для нее единственный суд и закон. Долгое время он пользовался правом давать ей развод, но она не пользовалась тем же правом по отношению к нему. Старинные законы Англии называют мужа лордом , т. е. верховным господином его жены. И действительно, муж был в буквальном смысле верховным ее повелителем, сообразно с этим если жена убивала своего мужа, то это называлось изменой (petty в отличие от high treason, государственной измены); в этом случае убийцу наказывали с большей жестокостью, чем даже за государственную измену, именно сожжением. Так как эти различные изуверства вышли из употребления (по большей части они никогда и не были отменены формально или же отмена состоялась, когда они и без того давным-давно были изгнаны из практики), то многим вообразилось, что по отношению к брачному союзу все обстоит так, как ему обстоять надлежит, и нам постоянно твердят, что цивилизация и христианство восстановили священные права женщины. Между тем женщина и в настоящее время остается рабою своего мужа; в смысле легальной подчиненности она так же порабощена, как и существа, обыкновенно называемые невольниками. Жена не может сделать ни одного шага без прямого, хотя бы и немалого, на то позволения мужа. Она может приобретать собственность только для него; чуть только имущество переходит в ее руки, хотя бы по наследству, муж фактически становится хозяином ее добра. В этом отношении положение жены под ферулою общего закона в Англии еще хуже участи невольников во многих странах; у римлян, напр., невольнику позволялось иметь свою личную собственность (peculium), и закон до некоторой степени гарантировал исключительное пользование ею. Подобное же преимущество высшие классы предоставили своим женщинам и в Англии, посредством частных контрактов, заключаемых помимо закона, посредством заведения жениных касс (pin-money) и т. д., так как родственное чувство отца оказалось сильнее чувства солидарности между членами одного пола, и потому отец вообще предпочитает свою дочь совершенно постороннему для него зятю. Посредством различных соглашений богатые стараются оградить все приданое жены или его часть от полноправного контроля мужа, но они не могут вверить этого имущества ее собственному контролю. Все, что они могут сделать, – это не допустить мужа до растраты приданого, но при этом и настоящая собственница не располагает правом пользования. Самое имущество ограждено от обоих, а что до получаемых с него доходов, то при самой лучшей для жены форме соглашения (когда выговаривается ее отдельное пользование) муж не может только собирать их вместо нее; доходы должны пройти чрез ее руки, но если он отнимет их у жены, когда она их получила, то его нельзя ни наказать, ни принудить к возвращению похищенного. Вот и все покровительство, какое самый могущественный нобльмен Англии может оказать своей дочери по отношению к мужу при существующем порядке! В огромном большинстве случаев дело обходится без всяких соглашений, и тогда-то происходит полнейшее поглощение всех прав, всякой собственности, так же как и всякой свободы действий. Муж и жена называются «одним лицом пред законом», для того чтобы показать, что все, что принадлежит ей, принадлежит также и ему, однако параллель эта никогда не проводится в том смысле, чтобы все, принадлежащее ему, составляло также и ее собственность; правило это применяется к нему только в тех немногих случаях, когда он должен отвечать за свою челядь или скотину. Я вовсе не хочу утверждать, что жены вообще пользуются не лучшим обращением сравнительно с невольниками, но ни один раб не порабощен так всецело, в таком полном значении слова, как жена. Едва ли какой-нибудь раб, если только он не приставлен к личным услугам своему господину, порабощен во все часы и минуты своей жизни; вообще же, подобно солдату, он имеет какую-нибудь определенную службу, и когда она исполнена или когда его от нее уволили, он в известных пределах располагает своим собственным временем, наслаждается семейной жизнью, в которую господин его вторгается редко. «Дядя Том» при своем первом господине жил своею самостоятельною жизнью в «хижине» почти совершенно так же, как это возможно для человека, отвлекаемого из-под семейного крова условиями его труда. Не то бывает с женою. За обыкновенной рабою (в христианских странах) признается право, на нее даже возлагается нравственный долг отказывать своему господину в последней фамильярности. Жена – дело иное: к какому бы зверскому тирану ни приковало ее несчастие, хотя бы она знала, что он ее ненавидит, хотя бы он с наслаждением мучил ее ежедневно, хотя бы она не могла превозмочь омерзения к нему, несмотря на все это, он может настойчиво требовать от нее последнего унижения, какому только может подвергнуться человеческое существо, он имеет право заставить ее всегда служить орудием в животном отправлении, омерзительном для ее нравственного чувства. Тогда как ее личность подавлена этим наихудшим видом рабства, каково же положение ее относительно детей, в которых сосредоточен обоюдный интерес ее и мужа-повелителя? По закону они – его дети. Он один имеет на них какие бы то ни было легальные права. Ни с ними, ни относительно их она ничего не может сделать, не имея на то полномочия от мужа. Даже после его смерти она не становится их законною опекуншей, если только не была формально назначена в его духовном завещании. Прежде он мог даже удалить их от нее и лишить ее всяких средств видеться с ними или иметь от них известие, но теперь право это в некоторой степени ограничено актом Тальфорда. Таково легальное положение жены. И она не имеет никаких способов выйти из этого положения. Если ей придет желание бросить своего мужа, она ничего не может взять с собою – ни детей, ни чего бы то ни было, принадлежащего ей по праву. Если ему заблагорассудится, он может заставить ее возвратиться – законом или просто физической силой, – может также, если ему угодно, отнять у нее в свою пользу то, что она заработает или что дадут ей родственники. Только легальный развод, состоявшийся по приговору суда, позволяет ей жить отдельно, не подвергаясь опасности опять подпасть под надзор разъяренного тюремщика, или уполномочивает ее употреблять на собственную пользу плоды своих трудов без всяких опасений, что не сегодня завтра на нее может напасть человек, которого она, может быть, не видала лет двадцать и который отнимет все нажитое ею добро. По до последнего времени суды предоставляли такую легальную сепарацию только ценою издержек, делавших ее недоступною для людей, не принадлежащих к высшим классам. Даже в настоящее время развод дается только в случаях отсутствия или крайней жестокости супруга. А между тем каждый день слышатся жалобы на чрезмерную легкость разводов!.. Если женщина отказывается в каком бы то ни было ином жизненном жребии, кроме личной рабской подчиненности деспоту, если все для нее зависит от счастливого выбора человека, который захочет сделать из нее фаворитку, а не ломовую скотину, то было бы очень жестоко отягощать ее судьбу еще тем условием, что она должна испытывать свое счастье не более одного раза. Так как все условия ее жизни зависят от приискания доброго господина, то естественным следствием и результатом такого порядка вещей было бы то, что она должна иметь право выбирать еще и еще, пока не нападет на удачный выбор. Я вовсе не говорю, что ей следует предоставить это преимущество. Это совершенно другой вопрос, и я нисколько не касаюсь развода по отношению к праву дальнейшего вступления в брак, но я говорю только, что для тех, кому дозволено одно рабство, свободный выбор рабства должен служить единственным, хотя и совершенно недостаточным, облегчением. Устранение такого выбора окончательно уподобляет жену невольнику, и притом далеко не в самой кроткой форме рабства, так как в некоторых кодексах раб, при известных обстоятельствах дурного обращения, может легально заставить господина продать его. Но в Англии никакая мера дурного обращения, без уважительного резона прелюбодеяния, не освобождает жену от ее мучителя.