Джон Милль - О подчинении женщины

Этот особенный вид несправедливости к женщинам и притеснения их наиболее очевиден для обыкновенного понимания и допускает противоядие без всякой связи с другими неправдами, и, без сомнения, зло это будет прекращено в числе первых. Во многих новых и некоторых старых штатах Северо-Американского союза уже и в письменные законоположения внесена статья, гарантирующая женщинам равенство прав в этом отношении и улучшающая материальное положение по отношению к браку, по крайней мере, тех женщин, которые имеют собственность, так как этим от них не отнимается хоть одно орудие к упрочению за собой влияния. Сверх того, это положит также конец тому скандальному злоупотреблению женитьбой, благодаря которому мужчина заманивает в свои сети девушку единственно ради того, чтобы поживиться ее деньгами. Когда существование семейства обеспечивается не самостоятельным имуществом, но заработком, то самым лучшим разделением труда между двумя лицами представляется мне та обыкновенная система, по которой муж хлопочет о добывании денег, тогда как жена заведывает издержками домашнего хозяйства. Если к физическим страданиям рождения детей и к полной ответственности за их уход и воспитание в течение первых лет женщина присоединит заботливое и экономическое употребление мужниных доходов, то она не только достаточно работает и телом и умом, но делает обыкновенно даже более, чем сколько может от нее потребовать их совместное существование. Всякая дальнейшая надбавка труда, редко освобождая ее от этой обузы, только мешает заниматься ею как должно. Никто не возьмет на себя ее хлопот по хозяйству и уходу за детьми, если сама она заняться этим не может; те из детей, которые остаются в живых, подрастают, как хотят, тогда как хозяйство идет обыкновенно так плохо, что даже в экономическом отношении нисколько не щадит жениных заработков. Итак справедливый порядок вещей, по-моему, нисколько не заставляет желать, чтобы жена способствовала своим трудом увеличению доходов семейства. При несправедливом порядке это может быть для нее полезно, придавая ей больше цены в глазах мужа, ее легального господина, но, с другой стороны, это побуждает его и далее злоупотреблять своею властью, принуждать жену к работе и взваливать содержание семьи на ее плечи, тогда как сам он проводит время в пьянстве и праздности. Способность к зарабатыванию очень важна для достоинства женщины, если она не имеет независимой собственности. Но если бы брак заключался на равных правах без всякого обязательного повиновения, если бы вместо того, чтобы поддерживать союз для угнетения того, кому он только отравляет жизнь, всякой женщине, имеющей на то право, была предоставлена сепарация на справедливых условиях (впрочем, я вовсе не говорю теперь о разводе), наконец, если бы после того ей, как и мужчине, были открыты все честные пути, то во время брака для нее едва ли бы встретилась необходимость в этом извлечении пользы из своих способностей. Подобно мужчине, избирающему для себя профессию, женщина, вступая в брак, своим главнейшим выбором делает ведение домашнего хозяйства и уход за семьей в продолжение стольких лет своей жизни, сколько это окажется необходимым. При этом она отказывается не от всех прочих профессий и занятий, но от тех только, которые могут быть помехой для избранной ею специальности. Для большинства замужних женщин правило это практически исключает всякое обычное или систематическое занятие таким делом, которое производится вне семейного очага или не может быть взято на дом. Но применение общих правил к индивидуальным наклонностям должно допускать полный простой, не следует стеснять способности, исключительно пригодные для какого-либо постороннего занятия, в их призвании: нужно только принять должные меры для предупреждения того ущерба, какой неизбежно может потерпеть полное отправление обычных обязанностей хозяйки.

Если бы мнение людей было с достаточной верностью направлено на этот предмет, то все эти вещи могли бы, как нельзя лучше, быть улажены собственными соображениями супругов, без всякого вмешательства закона.

Кто следил за моим предыдущим рассуждением о равенстве женщины в семействе, того, я думаю, нетрудно будет убедить и в том, что составляет настоящее равенство женского пола: в допущении его ко всем профессиям и занятиям, составляющим до сих пор монополию сильнейшего пола. Я убежден, что неспособность женщин к общественной жизни поддерживается только для того, чтобы еще сильнее закрепить их подчиненность в домашнем быту, потому что большинство мужчин не может даже примириться с мыслью о равноправной жизни. В противном случае при современном состоянии политических и экономических мнений каждый согласился бы с несправедливостью устранять целую половину человеческой расы почти от всех более выгодных занятий и высших социальных должностей – с несправедливостью внушать женщине от самой ее колыбели, что она ни в каком случае не может исполнять тех профессий, которые легально открыты даже самым тупым и пошлым из мужчин, да если бы она и была способна исполнять их, то это поприще заперто для нее потому, чтобы оставить его для исключительного удовольствия мужчин. Когда в последние два столетия (хотя это было редко), кроме признания простого существующего факта, еще требовалось доказать неспособность женщины, то немногие только решались выставлять своим аргументом низшую интеллектуальную ее организацию; притом едва ли кто и верил этому в то время, когда в борьбе общественной жизни не было закрыто действительное испытание личных ее способностей. В эту эпоху указывали не на женскую неспособность, а на общественное благо, под которым подразумевалось благо мужчин, так точно, как нередко raison d’etat, понимая под этим интерес правительства и поддержку существующего авторитета, считался достаточным оправданием самых отвратительных преступлений. Теперь власть говорит более мягким языком, и если она кого угнетает, то оправдывает это тем, что угнетение это будто бы необходимо для блага самого угнетенного. То же самое и с женщинами: когда им запрещается что-нибудь, то говорят, что они неспособны этого делать и что они собьются с истиной стези их счастья и успеха, если станут добиваться несвойственной им деятельности. Но чтобы представить эту причину в благовидном свете (я не скажу в истинном), защитники еле должны дать ей более широкое развитие, чем это сделано доселе кем-либо ввиду настоящего опыта. Недостаточно сказать, что женщины вообще одарены менее высокими умственными способностями, чем мужчины, или что между женщинами меньше способных, чем между мужчинами, для отправления занятий и положений высшего интеллектуального характера; необходимо доказать еще, что женщины совершенно неспособны для такой деятельности, что самые замечательные из них личности в умственном отношении стоит все-таки ниже самых посредственных мужчин, имеющих теперь привилегию на все общественные должности. А это было бы доказано только тогда, когда бы доступ ко всем социальным положениям был открыт конкуренции или какому-нибудь другому способу выбора в интересах самого общества, когда какая-нибудь важная профессии попала бы в руки женщин, менее способных, чем обыкновенные мужчины, их соперники. Но при таком порядке единственным результатом было бы то, что женщин явилось бы меньше на этом поприще, чем мужчин. Это тем вероятнее, что большинство женщин наверное предпочли бы те сферы деятельности, в которых никто с ними не может соперничать. Теперь самый ярый противник женской эмансипации не станет отрицать, что, основываясь на опыте прошлых веков и нашего времени, женщины, и притом многие, доказали, несомненно, способность делать все – решительно все, что делается мужчинами, – с полным успехом и добросовестностью. Все, что можно сказать, – это то, что есть такие отрасли деятельности, в которых ни одна женщина не успела так хорошо, как некоторые мужчины, или не достигла самого высшего положения; но очень мало можно указать таких занятий, особенно в области умственной деятельности, в которых бы они не достигли успеха, близкого к самой высшей степени социального совершенства. И не есть ли это самое грубое насилие для них и вред для самого общества, что женщинам не дозволяется конкурировать с мужчинами на поприще этих занятий? Нет сомнения, что известные отрасли деятельности теперь исполняются мужчинами гораздо менее способными, чем многие и многие женщины, которые бы оттеснили своих соперников на открытом поле состязания. Что было бы удивительного, если бы где-нибудь нашлись мужчины, поглощенные другими обязанностями, чем те, к которым они более прозваны, чем эти женщины? Не есть ли это обыкновенная черта всякой конкуренции? Неужели в каком-нибудь обществе так много мужчин, способных занимать высшие социальные должности, что оно может отвергать услуги какого-нибудь достойного соискателя? Неужели мы уверены в том, что всегда найдется вполне приготовленный мужчина для всякой важной социальной обязанности или профессии? Неужели мы ничего не теряем, удаляя с поля деятельности целую половину человечества и наперед обрекая на бесполезную неподвижность способности женщин, как бы они ни были замечательны? Но если бы мы и не теряли ничего, то согласно ли со справедливостью отказывать им в той доле почестей и отличия, на которую они имеют полное право, и в свободном выборе занятий по их собственному усмотрению и под их личную ответственность? Это несправедливо не только по отношению к женщинам, но и относительно всех тех, кто бы захотел воспользоваться их услугами. Запретить быть им докторами, адвокатами или членами парламента – это значит нанести вред не только женскому полу, но и всем, кто пользуется трудами этих деятелей; это значит лишать себя благотворного стимула более широкой конкуренции для соискателей общественных профессий и ограничиваться более тесным кругом индивидуального выбора.