Людвиг Фейербах - Стремление к счастью. С комментариями и объяснениями

Религия считает свойства Божии реальной истиной, а не образным представлением, которое человек составляет о Боге, независимо от того, что есть Бог сам в себе. Религия не признает антропоморфизмов, не считает их антропоморфизмами. Сущность религии такова, что эти свойства служат для нее выражением Существа Божия. Только разум, который защищает и в то же время отрицает религию, приписывает свойствам Божиим значение образов. Но в религии Бог есть действительный отец, действительная любовь и действительное милосердие, потому что она считает его действительным, живым, личным существом, а его свойства истинными, живыми, личными свойствами. Главными свойствами религия считает именно те, которые кажутся особенно сомнительными разуму, отвергающему их путем религиозного размышления. Религия субъективно есть аффект, и поэтому ей в качестве объекта необходим аффект божественного свойства. Даже гнев не кажется ей недостойным Бога, если только в основе этого гнева не лежит ничего злого.

Здесь необходимо упомянуть об одном достопримечательном явлении, которое превосходно характеризует внутреннюю сущность религии. Чем человечнее божественный субъект по существу, тем большим кажется различие между Богом и человеком, т. е. тем настойчивее опровергается путем размышления и теологии тожественность божественной и человеческой сущности, тем больше унижается достоинство человеческих свойств, которые служат как таковые, объектом человеческого сознания. Это объясняется тем, что положительными свойствами божественной сущности являются только человеческие свойства, вследствие чего человек как объект сознания, может быть только существом отрицательным. Чтобы обогатить Бога, надо разорить человека, чтобы Бог был всем, человек должен сделаться ничем. Но он не должен быть ничем сам по себе, потому что все, что он от себя отделяет, не теряется в Боге, а сохраняется в нем. Сущность человека заключается в его Боге, каким же образом он может иметь ее в себе и для себя? Его сущность не может заключаться в нем дважды. Все, что человек отнимает у себя, чего он лишается, служит для него несравненно более высоким и обильным источником наслаждения в Боге.

Тожественность – то же, что тождественность, отождествление.

Отрицательный – здесь в значении «определяемый через отрицание»: если Бог милостивый, то человек в сравнении с ним оказывается недостаточно милостивым и т. д. В конце концов, традиционная, суеверная религия ведет к отрицанию всего человеческого в человеке. Религиозный мыслитель опознает это как крайность, говоря, что нельзя наслаждаться в Боге, не будучи самому субъектом, который обретает свое сознание в Боге, а значит, уже определяется положительно, как способный на это субъект, а не только отрицательно.

Монахи приносили в жертву Богу свое целомудрие, они отрицали любовь половую, но зато признавали небесную, божественную любовь в образе Девы Марии. Они могли обходиться без настоящей женщины, потому что предметом их истинной любви была идеальная, воображаемая Дева. Чем больше значения они придавали отрицанию чувственности, тем более значения приобретала в их глазах Пресвятая Дева, которая заменяла им Христа и Бога.

Фейербах говорит о рыцарском культе Девы Марии, который был переосмыслен романтиками, от Новалиса до Вагнера. Дело в том, что рыцарская этика считала простую женщину недостойной рыцаря, ради нее он не мог совершить какие-то предельные, немыслимые подвиги, она недостаточно вдохновляла его. Поэтому рыцарская честь могла подразумевать и такое божественное служение, которое близко монашеству.

Чем больше человек отрицает чувственность, тем чувственнее становится его Бог, в жертву которому приносится эта чувственность. Все, что мы жертвуем Богу, особенно благоугодно ему и особенно ценно для нас. Что имеет высокую цену в глазах человека, имеет такую же цену и в глазах Бога, что нравится человеку, нравится и Богу. Евреи приносили в жертву Иегове не грязных и противных животных, а таких, которые казались им наиболее ценными.

На самом деле, в иудаизме «чистые» животные – это не чистоплотные или симпатичные, а те, которые не могут стать причиной болезней или недомоганий, иначе говоря, те, которые поддерживают ритуальную чистоту тела. Болезнь, особенно заразная, считалась признаком ритуальной нечистоты и объяснялась тем, что человек мог съесть мясо «нечистых» животных и тем самым разгневать Бога. Перед нами не ценностный, а скорее гигиенический критерий благочестия.

Пища людей служила пищей и Богу. Поэтому там, где человек делает из отрицания чувственности особую богоугодную жертву и тем придает ей особую цену, там торжество чувственности выражается в том, что сам Бог заступает место чувственного предмета, который принесли ему в жертву. Монахиня обручается с Богом, она верит в небесного жениха, подобно тому, как монах верит в небесную невесту. Но Пресвятая Дева служит только ярким доказательством общей истины, касающейся сущности религии. Человек отрицает в себе только то, что он приписывает Богу. Религия абстрагирует от человека и от мира, но она может абстрагировать только от конечных явлений, а не от сущности и не от положительных свойств мира и человечества. Поэтому в ее абстракции и отрицании снова проявляется то, от чего она абстрагирует.

Строго говоря, убеждение монахини, что она обручена Христу, является не предметом веры, а публично произнесенной клятвы. Это не ее внутреннее убеждение, а условия договора, на который она согласилась.

Таким образом религия снова бессознательно приписывает Богу все то, что она сознательно отрицает, разумеется в том случае, если она отрицает что-нибудь существенное, истинное, чего нельзя отрицать. В религии человек отрицает свой разум; из себя он ничего не знает о Боге, его мысли носят светский, земной характер, и он может только верить в божественное откровение. Но зато Богу свойственны земные человеческие помыслы, Он строит планы подобно человеку, приспособляется к обстоятельствам и умственным способностям, как учитель к своим ученикам, точно рассчитывает эффект своих благодеяний и откровений, наблюдает за всеми действиями и поступками человека и знает все, даже самое земное, самое пошлое, самое скверное. Одним словом, человек отрицает ради Божества свое знание, свое мышление, но зато приписывает это знание, это мышление Богу.

Фейербах справедливо критикует традиционную суеверную религию за то, что она выносит моралистические приговоры, например, клеймя мышление человека как слишком земное. Мы хорошо знаем такие явления как «ханжество» или «фанатизм», и глубоко верующий человек здесь согласился бы с Фейербахом в неприятии такого мелочного морализма, на самом деле презирающего и человека, и Бога.