Людвиг Фейербах - Стремление к счастью. С комментариями и объяснениями

Религия есть рефлекс, отражение человеческой сущности в себе самой. Все существующее естественно должно нравиться себе, радоваться себе, любить себя и любить по праву. Порицание за любовь к себе равносильно порицанию за существование. Существовать – значит доказывать, утверждать, любить себя; тот, кому надоело жить, лишает себя жизни. Поэтому там, где чувство не отодвигается на задний план, не подавляется по примеру стоиков, где ему предоставляется возможность существовать, там ему присваивается религиозная сила и значение, там оно возвышается до отражения себя в себе самом и в Боге. Бог есть зеркало человека.

Рефлекс – здесь: зеркальное отражение. Фейербах употребляет латинизм, чтобы придать большее научное звучание дальнейшему возвышенному тексту о зеркалах и отражениях.

Человек считает Богом только то, что имеет для него существенное значение, кажется ему совершенным, превосходным и доставляет ему истинное наслаждение. Если чувство кажется тебе превосходным, то оно и есть для тебя божественное качество. Поэтому чувствующий, впечатлительный человек верит только в чувствующего, отзывчивого Бога, т. е. он верит только в истинность своего собственного бытия и сущности, ибо он может верить только в то, что он есть сам в своей сущности. Его вера является сознанием того, что он считает священным; а священно для человека только то, что составляет его внутреннее, собственное, последнее основание его личности. Бесчувственный Бог кажется исполненному чувств человеку бессодержательным, отвлеченным, отрицательным Богом, т. е. он есть ничто, ибо в нем нет того, что для человека ценно и священно. Бог служит для человека летописью его возвышенных побуждений и помыслов, родословной книгой, где записаны имена самых дорогих и священных для него существ.

Мысль о Боге и вере в Бога как летописи, как исторической задаче, стоящей перед всем человечеством, потом повторялась в философии, например, у Германа Когена. Эту мысль прекрасно воспроизвел ученик Когена Борис Пастернак: «Я понял, что, к примеру, Библия есть не столько книга с твердым текстом, сколько записная тетрадь человечества, и что таково все вековечное. Что оно жизненно не тогда, когда оно обязательно, а когда оно восприимчиво ко всем уподоблениям, которыми на него озираются исходящие века. Я понял, что история культуры есть цепь уравнений в образах, попарно связывающих очередное неизвестное с известным, причем этим известным, постоянным для всего ряда, является легенда, заложенная в основание традиции, неизвестным же, каждый раз новым – актуальный момент текущей культуры» («Охранная грамота»).

Отличительным признаком хозяйственности, домовитости, женственности является стремление собирать и сохранять все ценное, вместо того, чтобы доверять его волнам забвения, случайности воспоминания, вообще предоставлять самому себе. Свободный мыслитель подвергается опасностям расточительной, рассеянной жизни; а религиозный человек, связывающий все воедино, не теряется в чувственной жизни, но зато подвергается опасности реакции, духовного эгоизма и своекорыстия. Религиозный человек считает безбожного, или по крайней мере, нерелигиозного человека субъективным, своевольным, высокомерным, дерзким, но не потому, что бы не было для одного священно то, что священно для другого, а лишь потому, что нерелигиозный человек запечатлевает у себя в уме то, что религиозный ставит как предмет вне себя и над собой, благодаря чему устанавливает для себя отношение формальной подчиненности. Одним словом, религиозный человек имеет для себя объединяющий пункт, цель и, следовательно, твердую почву под ногами. Не воля как таковая, не просто знание, а лишь целесообразная деятельность, объединяющая теоретическую и практическую деятельность, дает человеку нравственную основу и выдержку, т. е. характер.

Такое противопоставление рассеянности на множество предметов как результата неверия – и сосредоточенности и разумной хозяйственности как результата веры – было обычным в романе XIX века, в том числе русском. Например, это нашло отражение в характерах Онегина и Татьяны.

Целесообразная деятельность – в XIX веке также говорили «деятельность, имеющая в виду идеал». Слово «идеал» стали тогда употреблять для обозначения такой целесообразности, чтобы формула подходила и для верующих, и для неверующих.

Каждый человек должен иметь Бога, т. е. преследовать какую-нибудь цель. Конечная цель есть сознательное, добровольное, существенное жизненное стремление, взор гения, светоч самопознания – единство природы и духа в человеке. Кто имеет конечную цель, тот повинуется закону; ибо он не только руководит сам собою, но и подчиняется руководству. У кого нет конечной цели, у того нет родины, нет святыни. Отсутствие цели есть величайшее несчастие. Человек, даже преследующий обыкновенные цели, счастливее того, кто, быть может, и лучше его, но не имеет цели. Цель ограничивает, но ограничение есть наставник добродетели. Человек, имеющий цель, такую цель, которая истинна и существенна сама по себе, имеет свою религию, если и не в ограниченном смысле богословской черни, то во всяком случае (что и требуется) в смысле разума, в смысле истины.

Богословская чернь (буквально: богословский плебс) – выпад Фейербаха против профессоров теологии как образующих корпоративную группу, превращающую религию в предмет собственного группового интереса.

Человек, как существо чувствующее и страдающее, не удовлетворяется Богом бесчувственным, не способным к страданию, но в же время он не удовлетворяется и существом только чувствующим, существом лишенным разума и воли. Весь человек может удовлетвориться только таким существом, которое носит в себе всего человека. Сознание человеком себя в своей цельности есть сознание Троицы. Троица соединяет в единство определения или силы, которые дотоле рассматривались, как разъединенные, и тем низводит всеобщую сущность разума, т. е. Бога как Бога, на степень особой сущности, особой способности.

Фейербах имеет в виду, что Троица – модель, позволяющая понять свойства Бога, например, разум, волю, любовь, не впадая при этом в противоречие между их свойствами. Немецкий идеализм, в лице прежде всего Шеллинга, вдохновляясь средневековой немецкой мистикой (Мейстер Экхардт, Генрих Сюзо, Якоб Бёме и т. д.), стремился осмыслить Троицу как в том числе модель особого богословского мышления. Фейербах отвергает все эти опыты: для него Троица – это не особая логика рассуждения о вещах и опыте, но скорее, особый тип сознания и самосознания человека, изобретающего себе Бога-Троицу, для того чтобы разобраться в своих свойствах.