Мишель Монтень - Мишель Монтень. Опыты. Книга первая

Совсем иной характер носит глава «Об экипажах». [905]Это — открытый протест, выраженный в весьма необычном для Монтеня тоне страстного негодования, протест против кровавого разбойничьего натиска европейских колонизаторов на народы Нового Света. Дело в том, что в промежутке между 1580 г. (выход в свет первой редакции «Опытов») и 1588 г. (новое издание их в трех книгах) Монтень ознакомился с работами Лас-Казаса и Гомары [906]и узнал, каковы были методы завоевания новооткрытых народов. В главе «Об экипажах» Монтень, касаясь методов завоевания, применявшихся Кортесом и Писарро, опирается главным образом на Гомару. На сей раз Монтень мог читать в книге, написанной испанцем и притом с явно апологетической целью, описание кровавого порабощения и массового истребления беззащитных народов, описание чудовищных злодеяний, которые превосходили самое изощренное воображение. И Монтень дал волю охватившему его возмущению. Полный негодования, Монтень сообщает, как однажды испанские колонизаторы «сожгли здесь на одном костре 460 живых людей… простых пленников». «Эти рассказы исходят от них самих, — восклицает Монтень, имея в виду Гомару, — ибо они не только признаются в них, но проповедуют и публикуют их». С беспощадным сарказмом развенчивает Монтень ложную военную славу конкистадоров. Если горсти людей было достаточно для завоевания Мексики, то не потому ли, что противостоявшие конкистадорам племена были почти безоружны, не имея другого оружия, «кроме луков, камней, палок и деревянных щитов». Тем не менее они были гораздо храбрее своих поработителей и обнаруживали поразительное мужество, умирая в ужасных мучениях. И так как превосходства более совершенного оружия испанских конкистадоров оказалось все же недостаточно, — продолжает Монтень, — то были пущены в ход вероломство и коварство; их захватили врасплох под видом дружбы, используя их доверчивость. Никакое религиозное рвение, никакие законы войны, — заявляет Монтень, — не могут оправдать «эту бойню, эту охоту на людей, как на диких зверей, не щадившую никого, кого только могли достигнуть огонь и меч» [907].

Ознакомившись с тем, как вели себя европейские колонизаторы в Новом Свете, Монтень не мог молчать, узнав об этих преступлениях, и один из очень немногих в XVI в. смело высказал свой гневный протест против разбойничьего порабощения, и истребления целых народов.

Внимание Монтеня к вновь открытым народам Нового Света было привлечено также тем, что они живут еще под властью простых законов природы. В противовес схоластам, настаивавшим на греховности природы, Монтень доказывал, что быть ближе к природе и подчиняться ее законам, значит жить подлинно нравственно. Но эту же близость к матери-природе, как выражается Монтень, подчинение ее естественным законам, столь ценимое Монтенем, он находит не только у народов Нового Света. Эти свойства в высшей степени присущи простым людям — ремесленникам, крестьянам, которые так просто и мудро относятся к жизни и смерти. «Посмотрите, — призывает Монтень, — на бедняков; они не знают ни Аристотеля, ни Катона, никаких примеров и наставлений, между тем природа извлекает из них ежедневно образцы постоянства, более чистые и прочные, чем те, которые мы так тщательно изучаем в школе… Работник, вскопавший мой сад, сегодня утром похоронил своего отца либо сына. Даже имена, которыми они обозначают болезни, ослабляют и смягчают жестокость их. Чахотку они называют кашлем, дизентерию — расстройством желудка, плеврит — ознобом. И, давая им такие мягкие названия, они легче переносят их. Эти болезни должны быть уж очень тяжелыми, чтобы прерывать их обычную работу. Они ложатся в постель лишь для того, чтобы умереть» [908].

Это писалось после свирепствовавшей в 1585 г. чумы, которая выгнала Монтеня из дома и заставила его вместе со всеми домочадцами скитаться в течение шести месяцев по Гиени в поисках каждый раз нового убежища. Во время этих странствований по дорогам Франции Монтень, которого, как мы знаем, всегда занимала проблема смерти, мог наблюдать, как спокойно и мужественно умирали эти простые крестьяне, не знавшие ни Аристотеля, ни Катона. «Почему, — задает себе вопрос Монтень, — несмотря на то, что смерть везде и всюду все та же, крестьяне и люди низкого звания относятся к ней много проще, чем все остальные?» [909]. И, читая размышления об этом Монтеня, невольно вспоминаешь Л. Н. Толстого, который в своем рассказе «Три смерти» с таким мастерством описал и сопоставил сложный и мучительный ритуал болезни и смерти богатой помещицы с величавой в своей простоте кончиной крестьянина-ямщика.

В характере простых людей Монтень видит ту естественность и самообладание, которые под стать истинному философу. «Сколько мы знаем людей из народа, — пишет Монтень, — которые перед, лицом смерти, и притом не простой и легкой, но сопряженной с тяжким позором, а иногда и с ужаснейшими мучениями, сохраняли такое присутствие духа — кто из упрямства, а кто и по простоте душевной, — что в них не замечалось никакой перемены, по сравнению с обычным их состоянием. Они отдавали распоряжения относительно своих домашних дел, прощались с друзьями, пели, обращались с назидательными и иного рода речами к народу, примешивая к ним иногда даже шутки и, с_о_в_с_е_м к_а_к С_о_к_р_а_т, пили за здоровье своих друзей» [910].

Монтень не перестает прославлять нравы и мудрый здравый смысл простых людей, крестьян: «Наименее достойным презрения, — заявляет Монтень, — представляется мне положение людей, которые по простоте занимают последнее место… Нравы и рассуждения крестьян я нахожу обычно более соответствующими наставлениям подлинной философии, чем нравы и рассуждения наших философов». Отметим, кстати, что эту дань глубокого уважения и сочувствия, отдаваемую Монтенем народу, крестьянам, особенно ценил в Монтене Л. Н. Толстой, который в «Круге чтения» приводит следующее суждение Монтеня: «Я люблю мужиков, они недостаточно учены, чтобы рассуждать превратно» [911].

Приравнивая народную мудрость к философской, Монтень приходит к замечательной мысли о сходстве гения и народа, подлинного художественного совершенства и естественного народного творчества. «Простые крестьяне, — пишет Монтень, — честные люди; честные люди также — философы или, в наше время, сильные и просвещенные натуры, обогащенные широкими познаниями в области полезных наук… Народная и чисто природная поэзия отличается непосредственной свежестью и изяществом, к_о_т_о_р_ы_е у_п_о_д_о_б_л_я_ю_т е_е о_с_н_о_в_н_ы_м к_р_а_с_о_т_а_м п_о_э_з_и_и, д_о_с_т_и_г_ш_е_й с_о_в_е_р_ш_е_н_с_т_в_а, благодаря искусству, как свидетельствуют об этом гасконские вилланели и песни народов, не ведающих никаких наук и даже не знающих письменности» [912].