Николай Кузанский - Сочинения в 2-х томах. Том 2

Вспомни потом, как колеблется зрение у видящих от разнообразия их ограниченной конкретности. Наше зрение зависит от состояний и органа зрения, и души; человек смотрит то любовно и радостно, то скорбно и гневно, то по-детски, то мужественно, то со старческой важностью. Но зрение, свободное от всякой ограниченности, как точнейшая мера и истшшейший прообраз всевозможных зрений вместе и сразу вбирает в себя все способы видения и каждый в отдельности, ведь без абсолютного зрения не может быть конкретно ограниченного. Абсолютное зрение свернуто заключает в себе все способы видения, причем все так, что и каждый в отдельности, но от всякого разнообразия остается совершенно свободным: в абсолютном зрении все способы его конкретизации существуют без ограничения и всякое ограничение зрения коренится в абсолютном, потому что абсолютное — это ограничение ограничений, неограниченное ограничение, где простейшее ограничение совпадает с абсолютным. А без такого ограничения нет ничего конкретного, так что абсолютное видение присутствует во всяком зрении, поскольку всякое зрение им конкретизуется и без него совершенно не может существовать.

Заметь себе, соответственно, что все говоримое о Боге реально из-за высшей простоты Бога различаться не может, хотя мы все на новых и новых основаниях даем Богу все новые и новые наименования. Как абсолютное основание Бог свертывает в себе все основания любых мыслимых оснований. Поэтому хотя мы приписываем Богу зрение, слух, вкус, обоняние, осязание, чувство, рассудок, интеллект и подобное на основании разных значений именующих его слов, однако зрение не отличается в нем от слуха, вкушения, обоняния, осязания, чувства и понимания. Из-за этого говорится, что вся теология сводится к кругу [81] Об уч. незн. I 21, 66. , поскольку один атрибут оказывается истинным предикатом всякого другого: и обладание у Бога есть бытие, и его движение есть постоянство, и бег — покой, и так далее в отношении всех атрибутов. Мы, правда, на разных основаниях приписываем ему движение и постоянство, однако он — то абсолютное основание, в котором всякое различие есть единство и всякое разнообразие есть тождество, так что различие оснований, которое в нашем понимании различия отлично от тождества, в Боге существовать не может.

Теперь подойди, монах и созерцатель, к нашей иконе Бога и сперва встань на восток от нее, потом на юг и, наконец, на запад. Взгляд иконы одинаково следит за тобой отовсюду, не оставляя Тебя, куда бы Ты ни пошел, и в тебе пробуждается раздумье, приходят нежданные мысли, и Ты говоришь: Господи, здесь, в этом Твоем изображении, я вижу и осязаемо переживаю твой промысел; ведь если Ты не оставляешь меня, ничтожнейшего из всех, то Ты никогда не оставишь никого! Ты так же присутствуешь во всем и в каждом, как во всем и в каждом присутствует бытие, без которого ничего не может быть, причем Ты, абсолютное бытие всего, присутствуешь в каждом так, словно ни о ком другом у Тебя и заботы нет. Из-за этого и выходит, что нет вещи, которая не предпочитала бы своего бытия другим и свой образ существования — образам существования всех других, настолько опекая это свое бытие, что скорее даст пойти в погибель всякому другому бытию, чем собственному: это Ты, Господи, так смотришь за каждым существованием, что ни по чему в своем бытии оно и представить не может, чтобы у Тебя была еще какая-то забота, кроме одного лишь его наибольшего благополучия, будучи уверено, что все существующее только для того и существует, чтобы служить наивысшему благу его, единственного, раз Ты за ним смотришь. И никак, никаким воображением Ты, Господи, не даешь мне представить, что Ты любишь что-то другое больше, чем меня, потому что ведь одного лишь меня никогда не оставляет твой взор, а поскольку где глаз, там и любовь, то я и убеждаюсь в Твоей любви ко мне, раз глаза твои всегда пристально смотрят на меня, Твоего малого раба.

Твое видение есть любовь, Господи, и, как твой взгляд внимательнейше следит за мной, никогда от меня не отвращаясь, так и твоя любовь; а раз твоя любовь всегда со мной, причем любовь твоя — не иная, чем Ты сам, любящий меня, то, значит, и Ты, Господи, всегда со мной. Ты не оставляешь меня, Господи, Ты повсюду хранишь меня, тщательнейше заботясь обо мне. Твое бытие, Господи, не покидает моего бытия; я постольку есть, поскольку Ты со мной. Но Твое бытие есть твой взгляд, и поэтому я существую, поскольку Ты на меня смотришь, а если отвернешься от меня, мое существование сразу прекратится. Впрочем, я знаю, что твой взор есть та высшая благость, которая не может не сообщать себя всякому способному вместить, и поэтому Ты никогда не сможешь меня оставить, пока я способен Тебя принимать. Мое дело поэтому всегда стараться вместить Тебя больше и больше, а я знаю, что способность вместить, дающая единение с тобой, есть подобие тебе; неспособность вместить бывает от неподобия, так что, если в меру всей моей возможности я сделаю себя подобным Твоей благости, соразмерно степени подобия я буду способен вместить твою истину [82] Т. е. «тебя в Твоей истине» . . Ты, Господи, дал мне бытие, и такое, что оно само может постоянно делать себя все более способным вместить твою благодать и благость. Эта сила, которая у меня от Тебя и в которой я имею живой образ Твоей всемогущей силы, есть свободная воля (libera voluntas). Ею я могу или расширять, или ограничивать способность вместить твою благодать — расширять через верность Твоему образу, пытаясь быть добрым, потому что Ты добр, пытаясь быть праведным, потому что Ты праведен, пытаясь быть милостивым, потому что Ты милостив, обращая все свои порывы только к тебе, потому что весь твой порыв обращен только ко мне, неотрывно глядя только на Тебя и никогда не отвращая от Тебя очи ума, потому что Ты обнимаешь меня своим неотступным видением, посвящая одному тебе свою любовь, потому что Ты, сама любовь, одному мне посвящен.

И что такое жизнь моя, Господи, если не те объятия, которыми любовно охватила меня сладость Твоего избрания? Я бесконечно люблю свою жизнь, потому что Ты сладость моей жизни. И вот, словно в зеркале и символе [83] См. Апол. уч. незн., прим. 21. , я созерцаю в иконе вечную жизнь: она то блаженное видение, которым Ты неустанно вглядываешься в глубины моей души, и это Твое видение есть не что иное как животворчество, не что иное как постоянный дар Твоей сладостной любви, постоянное воспламенение моей любви к тебе, разожженной этим даром, и питание этим пламенем, и разгорание желаний от этой пищи, и упоение росой блаженства среди пламени, и приникание в этом питье к источнику жизни, и возрастание в нем, и обретение вечности, и приобщение к Твоему бессмертию, и получение в дар недостижимой славы вышнего и величайшего царства, и участие в том наследии, которое принадлежит только сыну, и вступление в обладание вечным счастьем. Здесь источник всех наслаждений, каких только можно желать. Ничего лучшего не только человек или ангел не могут помыслить; ничего лучшего и не может быть никаким способом бытия: ведь это сама абсолютная максимальность всякого разумного желания, больше которой не может быть.