Лоренцо Валла - Об истинном и ложном благе

И потому поэты и некоторые другие [авторы] изображают награды за добродетель на Елисейских полях не чем иным в действительности, как наслаждениями. Так и напротив, противоположные им – мучения за пороки, каковые и награды и наказания показывает нам Священное Писание через образы.

Уже давно подозреваю, что противники сопротивляются и теперь чуть ли не шумно протестуют по поводу того, что вечные те радости я называю наслаждениями. В таком случае следует дать, как я обещал, смысл понятия [наслаждения] и раскрыть ошибку тех, кто осмеливается спросить о греческом слове, не зная [его] латинского [значения]. Как вы говорите? Наслаждение доступно любому, как и бесчисленные другие вещи: удовольствие, любовь, желание, скорбь, радость, от чего мы можем испытывать и доброе и дурное влияние. Почему непременно порочное? Если бы вы поняли [это] в первом смысле, то не порицали бы меня. Ибо я говорю, что надо следовать доброму наслаждению, а не дурному, т. е. всюду большие блага [предпочитать] меньшим, в то время как вы предпочитаете толковать [это] в другом смысле. Поэтому вы считаете, что следует отвергнуть Эпикура, который столь хвалит его [наслаждение], и одновременно всех его [Эпикура] защитников, особенно если они христиане, у которых это имя обругано и осуждено, как, например, в этом месте: «…не от хотения плоти, не от хотения мужа» 24.

Сначала отвечу вам в защиту Эпикура, т. е. греческого [понятия], затем в защиту латинских и, наконец, относительно христианского обычая. Что касается Эпикура, то вы мне кажетесь всюду себе подобными, когда поддаетесь столь большому заблуждению, считая, что одно – понятие «наслаждение» (voluptas) у Эпикура, другое – понятие «радость» у Аристотеля (laetitia), – так ведь вам перевели варвары. Если Аристотель не осуждает всякой радости, дело выиграно: кто одобряет такую радость, не осуждает также наслаждения, поскольку эти два [понятия] представляют одно, по крайней мере у него (ибо у нас они различаются как род и вид). Но вы говорите: в латинском языке это бесчестное слово. Бесчестнее тот, кто лжет и ложно обвиняет. В самом деле, кто вас этому научил? Опущу прочих свидетелей, Цицерон это слово у Аристотеля, Платона и остальных всегда переводит как voluptas и, чтобы было известно, что означает это и то, так определяет: «Нет никакого слова, которое правильнее обозначает ἡδονή чем voluptas.

С этим словом все, кто знает латинский язык, где бы они ни были, связывают две вещи: приятную радость в душе от волнения и удовольствия в теле» 25. Разве же не будет наслаждением удовольствие, которое мы испытываем, когда гордимся щедростью, милосердием, какой-нибудь блестяще доведенной до конца работой, тем, что избегали опасности, ущерба, болезни и прочих подобных вещей? Я вряд ли знаю, чем отличаются эти два слова. Кто это отрицает, тот поистине невежда, если же признает это, то, бесспорно, и жизнь вечная будет наслаждением. Но это понятие, заявляют они [противники], не подобает тем, кто говорит по-христиански; то, что им больше подобает, это fruitio, которое вы вместо него подставляете, словно frui не может пониматься и обычно не понимается в позорном смысле и словно fruitio не является непривычным словом и как непривлекательное яблоко, которого не только никогда не найти в лесах эрудитов, но даже в садах Нового и Ветхого Заветов 26, в то время как voluptas (наслаждение) находится, и притом часто и в прелестнейшем месте среди деревьев. Приведу свидетельство не ложное, как вы делаете, говоря ex voluntate плоти вместо pro voluptate. В самом начале книги Бытия мы читаем: «Насадил же Господь от начала Рай наслаждения» 27. Это место, после того как было повторено, называется немного позже раем Бога. Пойдем теперь и обвиним либо имя, либо достоинство наслаждения. Какой вещи было выделено когда-нибудь столько достоинства и столько почета? Право же, никакой – ни знанию, ни добродетели, ни власти, ни прочим, что обычно хвалят и чего добиваются. Чем другим должно оно [наслаждение] считаться, если не блаженством? Тем, кто порицает его, остается только [пожелать], чтобы никогда тем [блаженством] не овладели, а свою долю, если таковой они заслуживают, мне оставили. Я прохожу мимо того, что говорит Давид: «…и из потока сладостей Твоих Ты напояешь их» 28. И Иезекииль, говорящий о рае, называет плоды наслаждения 29. В таком случае, может сказать кто-нибудь, почему ты теперь взял на себя восхваление его? Что можешь ты думать иное, если не то, что я нравственно расслаблен и распущен и вся моя жизнь и стремления склонны к телесным наслаждениям? Этого не дерзнули говорить против меня даже мои враги, когда пожелали меня уничтожить (говорю не ради хвастовства, а по необходимости), скорее это я сделал против них. Я же, святейший отец, как свидетельствовал я в самой работе, не забочусь о славе. Пусть каждый называет как хочет, либо наслаждение (voluptas), либо fruitio, либо удовольствие (delectatio), либо радость (gaudium), либо счастье и блаженство (felicitas ас batitudo), лишь бы само дело было очевидно и было ясным то, что я решил доказать: нет никакой истинной добродетели, если не в служении Богу, чтобы не могли на меня напасть приверженцы язычников, которые считают, что истинными добродетелями обладали те люди, которые не [возводили] воспринятые души к истинному Богу и не верили, что от него или следуют живым, или будут даны мертвым какие-либо награды или наказания по заслугам. Где [же] те, кто говорит, что я плохо думаю о вере? Я, который непрестанно боролся за нее и в этот момент, если позволено сказать правду, борюсь, так что сами мои клеветники должны быть названы противниками веры, а я защитником.

Как разрешается второй вопрос о том, что добродетели – служанки наслаждения и оно их царица и что всякое наслаждение благо, и притом единственное благо человека, но происходит от Бога? 30Ведь, поскольку наслаждение или удовольствие создано творцом вещей, не следует его называть злом. Как при лихорадке [не следует называть злом] сладость воды, но плохой выбор и слабость души; и поэтому несправедливо обвинять сладость [воды]; она лишь менее повредит, чем если бы была горькой, ибо качеством, не вкусом она причинила вред; если кто сказал бы, что он был введен в заблуждение этим вкусом, то он [подобен тому], кто, будучи пьяным, ссылается на сладость вина в оправдание [своей] вины. Но об этом достаточно.

[Далее] следует третий [вопрос] о том, что рассудительность не отличается от коварства, потому что является только знанием добра и зла 31. О нем, святейший судья, следует сказать кратко как о ясном [деле]. Если рассудительность есть знание добра и зла, каким образом она будет противоположна коварству? Коварство, если состоит в злом деянии, будет активно, не созерцательно и вследствие этого противоположно справедливости и ничем не отлично от несправедливости; если в злом помышлении, т. е. в злом желании, то впадает в то же самое. Справедливость же и несправедливость определяются из склонности души, не из действия тела. Если коварство состоит в знании злых вещей, что относится к созерцанию, каким образом оно порицается, когда, без сомнения, зло – не знать злое, но делать его? Поэтому остается сказать только, что коварство – либо пустое название, либо то же самое, что рассудительность или несправедливость. Этому менее удивится тот, кто подумает, что обычно не хвалят рассудительность без справедливости, поскольку похвала состоит в желании доброго, не в знании доброго, и человеку, знающему наилучшие вещи, может быть свойственно желание наихудших. Поскольку дело обстоит таким образом, не понимаю, чем рассудительный отличается от коварного. И затем – кратко коснусь некоторых вещей из теологии – говорится [в Священном Писании]: «они умны на зло» 32, и «сыны века сего догадливее сынов света», и управитель неверный был оценен как поступивший мудро: «И похвалил господин управителя неверного, что догадливо поступил» 33, и много других мест, где рассудительность или мудрость (ибо в тех местах в греческом тексте они означают одно и то же) также приписываются злым.