Лоренцо Валла - Об истинном и ложном благе

Четвертый вопрос мне следует разрешить кратко. [О том, что] ничего не любят ради другого и даже [не любят] ради себя. Те, кто не согласен со мной, не понимают, что любовь (amor) есть цель, а не стремление к цели. Откуда из трех сестер последняя есть любовь (charitas) 34и среди чинов ангельских высший есть серафим 35, т. е. полнота любви (amor). В самом деле, мы не любим, как повсюду говорят, могущественных из-за надежды, поскольку надежда, как я указал, [пребывает] ранее любви, но мы оказываем им внимание, чтим, уважаем, и это часто, не любя их. Если же кого-то любим, то любовь (amor) породила деятельная причина, не конечная, [любим за то], что освободил нас, что наградил почестями, что наделил богатствами, что, [как это стало] очевидно, полюбил [нас] и любит.

Равным образом в отношении того, что кто-то любит некую женщину, например Иаков Рахиль 36, это происходит не от страсти овладеть [ею], ведь она [эта страсть] скорее мучит, но из того, что [ей] предшествовало, – что увидел красивое лицо, что услышал сладкий голос и речь, что заметил честный нрав и скромное поведение. Так и в Боге мы любим то, что он всемогущий, что он мудрейший, что всеблагой, что творец, что искупитель, что щедрый податель вечной жизни. И так, полагаю, почитаем его, поклоняемся ему и чтим его именно ради него самого как совершеннейшего создателя всех вещей и нашего блага, – и это есть действующая причина; ради себя самих, как тех, кто получит вечную жизнь, и это есть конечная причина 37. Но мы не могли бы его любить либо ради будущей цели, так как он сам есть цель (или цель в нем самом), либо ради него самого, если не как создателя и не как наше счастье, поскольку сама любовь (amatio) есть наше счастье, дар Святого Духа и, как я сказал, вечная жизнь, которая называется равным образом удовольствие, или наслаждение, или fruitio. На основании этого становится тогда ясно, что удовольствие в действительности ничем не отличается от любви, это легко поймет, рассуждая, всякий, кто обратился к суду своей души; и одновременно является истинным тот почти последний тезис о том, что любовь (charitas), наслаждение, добродетель, истинное благо суть одно и то же 38, но добродетели в собственном смысле мучительны, любовь же радостна. Каким же образом любовь, поставленная среди несчастий судьбы, является добродетелью, которая называется мужество? Если бы тема потребовала, я бы только повторил доказательства из самой работы, но это будет излишним, поскольку ведь нет [в этом] никакого подозрения в ереси.

Но из того, что следует, невозможно утаить, что они [враги] решились на обвинение меня из зависти и ненависти, чтобы того, кого они не могли одолеть в честной войне, захватить коварными уловками, даже мало того, кого, вооруженного, не победили вооруженные, многажды испытанные, постараться уничтожить посредством яда. Разве относятся [эти положения книги] «О перекапывании [пересмотре] философии» к ереси? 39Существует три категории, не десять 40, три элемента, не четыре 41, ибо огня, кроме того, что в звездах, над нами нет никакого. Имеется три внутренних чувства, не пять 42. Нет никаких чистых элементов, кроме тех, которые мы видим и осязаем. Море не глубже земли. Существует одно трансцендентное понятие, [а] не шесть, и оно есть вещь 43. «Белое» и «белизна» и тому подобное не различаются, [и их] ошибочно называть «конкретное» и «абстрактное». Не желаю такого бога, каким его сделал Аристотель, которого он прикрепил к небу так же, как Иксион прикреплен к колесу 44. Из девятнадцати модусов силлогизма полезны только восемь, прочие же бессмысленны. «Один» есть признак единичного, «некоторый» – особенного, и тот с отрицанием есть единичный, этот же всеобщий; надпротивные суждения [высказывания] введены неправильно, [они справедливы] разве лишь в отношении имен собственных и местоимений, но не в отношении «одного» и «некоторого», и они [суждения] не могут быть одновременно истинными 45. Неправильно, что называют предложения «модальными» и то, что их шесть, хотя [число их видов] едва ли не бесконечно, вывод же силлогизма является либо необходимым, либо возможным, либо вероятным 46; наконец, большая часть латинской логики ложна, и истинна логика Лоренцо, оратор является истинным мудрецом 47, насколько это свойственно человеку, т. е. он больше чем философ и любитель мудрости.

Относительно работы «О красотах». [В ней я говорил], что автор «Католикона» и Угуччоне 48и [им] подобные ни одного слова не объясняли правильно, кроме того, что или нашли уже объясненным, или относительно чего никто не сомневается; помимо того, они учат варварской речи, а не латинскому языку; что, со своей стороны, Присциан 49– солнце грамматики, но иногда страдал затмением, например говоря: haec domus est mei; что то, что называется incoativa, meditativa, desiderativa, [не?] означает то, что сами имена указывают; а супин intu есть имя, что ложно; но еще глупее говорят грамматики: venio lectu и бесконечные подобные вещи. Все, что сказали грамматики после Присциана, противоречит грамматике, за исключением очень немногого из Священных книг. Я мог бы защищать это, блаженнейший отец, пространнее, если бы оно требовало защиты.

Подхожу в таком случае к тому, что остается [сказать] о труде «О свободной воле» 50. Ясно, что предузнание Бога не противоречит свободе воли, и относительно этого Боэций плохо поставил вопрос и еще хуже разрешил его и чуть ли не высказался против Павла и Бога. Разве то, что я сказал об этом, является ересью? Словно Боэций и в самом деле тот, на кого нельзя нападать. Что же касается меня, то я в той книге скорее предпочитаю следовать Павлу, устами которого говорил Бог, чем Боэцию, который прибегает к стоической философии, говорящей так, словно она нам показывает и дает истинное благо. Об этой работе, святейший отец, я, пожалуй, не скажу много, за тем исключением, что многие даже после обвинения отметили эту работу как благочестивейшую, я [уж] умолчу о похвале, которой награждают ее в письмах ко мне ученейшие мужи, чтобы не казалось, что я привожу это, чтобы прославиться, а не в доказательство. [Далее] ясно, что iustum agere и iuste agere – одно и то же, как я доказываю в соответствующем месте, поскольку [это] важно для ученых. Но так как это спор о правильной речи, а не о правильной жизни, перейдем к вопросу об обете 51.

Они [давшие обет] ложно думают, что им более воздастся вследствие обета, чем прочим. И что же, высший понтифик, разве не является то, что они говорят, оскорбительным как для прочих священников, так особенно для тебя? Словно превосходнее хорошо послушаться (ибо послушанием они отличаются от прочих живущих свято), чем хорошо управлять, и словно те, кто такие конвенты установил, менее заслужили, чем сами братья-монахи, поскольку эти повиновались, те приказывали, как теперь их последователи, все свободные от повиновения. Также они говорят: как больше греха совершаем мы всякий раз, когда нарушаем обет, чем те, которые [им] не связаны, так нам должно больше причитаться, если не нарушаем. Я многое обсуждал в этом деле по обычаю писателей, однако удовольствуюсь здесь одним аргументом. Они считают таинство своей вотчиной. Брак также является таинством. Допусти, что из двух людей, один из которых женат, другой принимает целибат, и тот и другой совершил блуд, кто из двух больше согрешит? Конечно, тот, кто нарушает таинство. Допусти, что никто из двух не согрешил, кто достоин большей похвалы? Конечно, живущий в целибате. Такое возможно среди давших обет и среди тех, кто не дал обета. Тем более мне хочется осудить тех, как вижу, неблагодарных, которые мне за благодеяние отплатили плохой услугой, поскольку именно они в числе первых затеяли дело 52. Действительно, помнится, я написал в той книге, что их жизнь, пожалуй, не лучше, чем у прочих, но более безопасна 53. И если бы даже не была более безопасной (поскольку можно простить, пожалуй, только некоторых из них), то разве не был я к ним добрее, чем должен был? Ведь никакой путь не является безопаснее и лучше, чем завещанный Христом, и на нем на нас не налагается никакой обет. Но как раз [их] жизнь, говорят они, не расходится с жизнью Христа. Да, действительно, но также не [расходится и жизнь] других, ибо жизнь во Христе сохраняется не у одних только облаченных в капюшоны. И ваши руководители и создатели этого порядка, пожалуй, мудро считали, что надежнее пользоваться посохом – но тем, кто шатается, и врачебным искусством – но тем, кто болен, и охранять лагеря, но тем, кто боится вступать в битву. А если, совершая путь, я не падаю, какая нужда в посохе, нести который и пользоваться которым тяжело? Если я вполне здоров, какая нужда в медицине, которая [в таком случае] наносит вред не только вкусовым ощущениям, желудку, но даже здоровью? Если я смел, почему не идти скорее в бой, чем отсиживаться в лагерях? Я расскажу, святейший отец, о том, что в те же самые дни произошло здесь, чтобы ясно было, что давшие обет при всех обстоятельствах не превосходят всех прочих ни преимуществами, ни более безопасным образом жизни. Были в той же обители два хорошо знакомых мне [человека], страдавших от одной и той же болезни. Когда одного из них по предписанию врача должны были оперировать, его по воле самого [больного] удерживали четыре товарища, чтобы во время лечения он случайно не вырвался; так вот, во время операции его, сопротивляющегося и вопящего, едва могли удержать вчетвером. Другой же, упрекнув первого за трусость, не захотел, чтобы его удерживали, и вынес лечение, не двигаясь и без стона. Оба они выздоровели, на обоих одинаково воздействовали с одинаковым результатом и концом. Так вот, если первый потребовал бы, чтобы его похвалили больше [чем второго] за то, что он пожелал, чтобы его удерживали, его не станут слушать. Если же он сказал бы, что сделал надежнее, возможно, выслушают, но не с тем, чтобы тотчас больше похвалить. Ибо хотя его решение будет благоразумнее, мужества, несомненно, было больше во втором. Хотя, как это оказалось, меньше благоразумия в том, кто был для себя самым надежным, кто, сознавая свою собственную силу, предпочел быть обязанным своим спасением добродетели, чем необходимости? Вот почему, раз давшие обет не удовлетворены должной и даже чуть более должной похвалой (ибо я похвалил их больше, чем мог [сделать это] по праву), пусть они знают: если бы мне было предоставлено выбрать между действиями того, кто дал обет, и того, кто не дал, лишь были бы они теми же самыми (насколько могут они быть теми же самыми), я выбрал бы действия того, кто не дал обета. Если эти вещи истинны, то само собой уже доказано, что не должны они [монахи] именоваться особым званием благочестивых, словно другие не являются благочестивыми. Может быть, ты, высший понтифик, не истинно благочестив, ты, глава благочестия, или разве скорее не благочестивы прежде всего и прочие, кто живет набожно, как читают из послания Иакова [где объясняется], что они [люди] различаются не одеждой, но верой и делами 54.