Лоренцо Валла - Об истинном и ложном благе

Но этот стоик вымыт крепким уксусом 50.

Ты разгневался на слугу? Также и тебя в слуги. Плясал на свадьбе друга с товарищами? В цепи тебя следует заковать. Надел на себя одежду более вольную? Заслужил ходить голым. В чем-то ошибся? Да не будет [тебе] никакого снисхождения. (6) А потому этим людям я бы только пожелал, чтобы им была внушена такая мысль: пусть то, что они нам возвещают, они промеж себя практикуют – Друг друга наказывают, мучат, секут и представляют нам столь похвальное зрелище. Достаточно было и тех, кто этот нелепый взгляд подтверждал также делом, например, тот, кто всю жизнь сохранял молчание, неизменную строгость в лице, пище, одежде и даже дикость. Как тот Диоген, который и назывался сходным именем киник, т. е. собачий, он много лет прожил в бочке, словно бы имея матерью кабак, с голыми ногами, с голой головой, разве лишь прикрывали ее растрепанные волосы, и с прочими качествами, достойными удивления не красотой, а безобразием. (7) О, если бы наши стоики захотели быть такими же! Вижу, что прежде всего этого ты не соблюдаешь, ты, кто ни в чем почти не отступает от общего обычая и гражданской и общественной жизни. И с большим умением действительно, и с достоинством: раз ты оратор, так и должен им хотя бы казаться. Поэтому меня окрыляет надежда, что мне не будет столь трудно отвлечь тебя от предвзятого мнения. Но ты скажешь: я и сам не одобряю школу киников, я одобряю школу стоиков, как более мягкую и более близкую к общим обычаям. Хотя трудно отделять стоиков от киников 51, но если бы ты захотел ради меня изгнать этот стоический образ мыслей [облик], я бы все же показал, как говорится, путь, на котором помирю тебя с природой, более того, помирю тебя с самим собой, как у Теренция Микион брата Демею 52. В этих двух братьях, мне кажется, автор изобразил те две школы, о которых мы говорим, и нашу при этом одобрил, вашу же осудил, отверг, высмеял, поскольку одна из них была в согласии, другая в противоречии с природой, с которой я стараюсь тебя примирить.

XIII. (1) И не создала она [природа], как я сказал, многих пороков и не позволила им свирепствовать против нас, как полагают самые простодушные либо глупейшие из людей – стоики, которые бегут от прикосновения и бледнеют от [одного] вида мурен 53, словно это змеи; мы же мурен не только не избегаем, но даже с величайшим удовольствием употребляем их в пищу, и если не хватит прочих приправ, то наверняка у нас всегда есть возможность пошутить во время пирушки над простодушием [простотой] и глупостью стоиков. (2) Но я невысоко ценю эти утехи, скажешь ты, и считаю их ребяческим вздором. Я предпочитаю обрести добродетель – вещь святую и вечную, с чьей помощью достигают блаженства, [и] это блаженство не только не заключается в жизни, исполненной наслаждения, но даже нет ничего более далекого от него, [чем такая жизнь]: ведь жизнь людей, любящих наслаждение, приближается к жизни зверей. Вам, [стоикам], кажется, что это голос крепких и здоровых людей, мне же, напротив, – что это голос больных, которые, чуть услышав шепот сидящих у постели, кричат: „Уходите, замолчите, перестаньте жужжать“. [А] если на их тело наброшено чуть больше покрывал: „Горю, погибаю, уберите, поспешите, что стоите?“ Такие вещи следует приписать не слабости человеческих тел, а их болезни. Равным образом относительно пищи и питья, если сладкое покажется на вкус отвратительным, то виноваты пища и питье или вкусовые ощущения? (3) К чему я говорю [это]? Разумеется, [к тому], что природа сделала доступными для себя наслаждения и одновременно дала и сформировала душу, склонную к ним, а ты теперь не воздашь ей благодарности? Но не знаю, из-за какой болезни душевной (именно так подобает [это] назвать) ты предпочитаешь вести жизнь одинокую и печальную, и чтобы довести вашу несправедливость до высшей точки, вы, [стоики], напали на природу, под руководством которой вы могли бы жить счастливее всего, как с самой ласковой матерью, если бы вы [хоть] что-то соображали. (4) И у тебя нет причин устрашать человеческий род этой своей речью против природы, как будто именно она вызывает войны, кораблекрушения, бесплодие и прочее – в наказание злым. В большей части [этих бедствий] повинны люди. Однако, о проницательный человек, когда ты видел, чтобы в милости у природы находились более остальных честные люди? Ведь если ты уступаешь [позволяешь] ей наказание бесчестного, то в гораздо большей степени признай за ней возвеличивание честных [людей]. Понимаю, что это, конечно, весьма далеко от стоиков. Поэтому и говорит Вергилий:

Пал и Рифей, что всегда справедливейшим слыл среди

тевкров,

Следуя правде во всем (но иначе боги судили)…

Панф! И тебя не спасли, когда был ты повержен

врагами,

Ни благочестъе твое, ни повязки жреца Аполлона / 54

И в другом месте:

Простерт Галез престарелый 55

В миг, когда вышел вперед он, чтобы стать

посредником мира.

(5) С другой стороны, ты сам назвал многих, которых сделали, как ты сказал, несчастными добродетели. Но разве ты не знаешь, что существует общее мнение всех философов (не только тех, кто говорит, что Бог ничего сам не делает, ничего не требует от других, но и тех, которые полагают, что он всегда чем-то занят, что-то создает), что Бог ни на кого не гневается и никому не вредит? Ведь природа то же самое, что Бог, или почти то же самое, как утверждает Овидий:

Бог и природы почин раздору конец положили 56.

Возьмем кое-что и у твоего Сенеки, стоика и мужчины; он говорит: „Бессмертные боги не хотят вредить и не могут“ 57. Как ты говоришь: природа гневается на злых людей? В чем провинились животные, в чем птицы и рыбы провинились? Их положение не лучше, чем наше, как ты полагаешь, но они гораздо несчастнее. (6) Поверь мне: природа не гневается и не создавала она против нас яд змей, вредоносные влаги, свирепых животных. Если правильно поймешь, эти вещи скорее созданы для нашего блага, поскольку от них получают больше пользы, чем вреда. Чем, в самом деле, была бы медицина, если бы не было трав, если бы не было семян, если бы не было живых существ, если бы даже самих змей не было? Я бы сказал, сколько целительных снадобий изготавливают из них, если бы не знал, что тебе известны книги медиков как на греческом, так и на латинском языке, и если бы здесь не присутствовал глава медиков, перед которым говорить о медицине было бы не менее бесстыдно, чем жестикулировать в присутствии Росция 58или рассуждать о военном деле перед Ганнибалом 59. В таком случае от него ты можешь разузнать, как много пользы медицина получает от тех самых вещей, которые ты винишь. (7) Но иногда [скажешь ты] они приносят вред и убивают человека. Вижу, отчего ты скорбишь, разумеется, оттого, что не рожден бессмертным, будто тебе сама [природа?] что-то должна. Почему? Если она не может предоставить большего, так как даже родители не могут всего предусмотреть для детей, [неужели] ты не будешь питать благодарности за то, что получил? – Но я не хотел бы подвергаться этим каждодневным опасностям со стороны оружия, от укусов, [ядовитых] влаг, заразы. – Кто в таком состоянии, тот бессмертен и наравне с самой природой и Богом, чего ни требовать нам не следует, ни по природе невозможно. Но оставим эти вещи, что говорить нелепо, и ты, возможно, [их] и не говорил. Так что же говоришь ты? Притом много [говоришь], но особенно там, где ты желаешь вызвать слезы, кто мог бы удержаться от смеха? Когда с таким жалким трепетом ты боишься ветров, ливней, холода и обычно цепенеешь от страха при ударе грома, словно слышал от какого-то математика или халдея, что будешь сожжен, как Туллий Гостилий, молнией 60. (8) Так вот, если будешь слушать меня, я не перестану оказывать тебе услуги. Ты поплывешь в Египет, где тот страх никогда не сможет тебя поразить, где редкие ветры, нет никаких ливней, никаких молний, где погода всегда очень спокойная и очень мягкая. Но, думаю, ты бы сделал [это], [при условии], если бы тот народ жил согласно не учению Аристиппа, а Хрисиппа 61. А теперь шутки в сторону! Молнии созданы для [наказания] злых; а ты, Катон, больше, чем Каталина, трепещешь 62, когда они попыхивают. Что иное это означает, если не признание, что они возникают случайно? Как свидетельствует Лукреций: