Аристотель - Природа политики

Если, как мы говорим, некоторые, совершая правосудные поступки, еще не являются правосудными по устоям (например, те, кто делают, что приказывают законы, или против воли, по неведению, или по другой какой причине, но не ради самих правосудных поступков, хотя бы они совершали при этом поступки должные и те, что подобают добропорядочному), то кажется возможным, чтобы, имея определенный склад, человек поступал в каждом отдельном случае так, чтобы быть добродетельным, т. е. быть таким человеком, чьи поступки обусловлены сознательным выбором и совершаются ради самих этих поступков.

Итак, правильным сознательный выбор делает добродетель, но не к добродетели, а к другой способности относится то, что естественно делать, чтобы осуществить избранное.

Если мы намереваемся изучить это, нужно дать некоторые пояснения.

Существует способность под названием «изобретательность; свойство ее состоит в способности делать то, что направлено к предложенной цели, и достигать ее. Поэтому, если цель прекрасна, такая способность похвальна, а если дурна, то это изворотливость, недаром даже рассудительных мы называем изобретательными и изворотливыми. Но рассудительность не является этой способностью, однако и без этой способности она не существует. И добродетельным складом, т. е. рассудительностью, изобретательность становится при наличии того «ока души» и при условии добродетели, что и было сказано, да и ясно. Действительно, силлогизмы, имеющие своим предметом поступки, включают исходный принцип: «поскольку такая-то цель и есть наилучшее…» (причем безразлично, что именно, ибо при рассуждении этим может быть что угодно), но что есть наилучшее, никому, кроме добродетельного, не видно, так как испорченность сбивает с толку, заставляя обманываться насчет исходных принципов поступков. Таким образом ясно, что быть рассудительным, не будучи добродетельным, невозможно.

(XIII). Теперь нужно снова рассмотреть добродетель, так как в случае с добродетелью имеет место такое же соотношение, как между рассудительностью и изобретательностью: с одной стороны, это не одно и то же, а с другой – нечто подобное; так и природная добродетель соотносится с добродетелью в собственном смысле слова. Действительно, всем кажется, что каждая черта нрава дана в каком-то смысле от природы, ведь и правосудными, и благоразумными, и мужественными, и так далее в каком-то смысле мы бываем прямо с рождения, однако мы исследуем некое иное «добродетельное», или «благо», в собственном смысле слова, и такие добродетели даны иным способом нежели от природы. В самом деле, и детям, и зверям даны природные склады, но без руководства ума они оказываются вредными. Это же, наверное, видно при таком сравнении: как сильное тело, двигаясь вслепую, сильно ушибается, потому что лишено зрения, так и в данном случае возможен вред. Когда же человек обрел ум, он отличается по поступкам от неразумных детей и зверей, и только тогда склад души, хотя он и подобен природной добродетели, будет добродетелью в собственном смысле слова.

Следовательно, подобно тому как у производящей мнения части души есть два вида добродетели: изобретательность и рассудительность, так и у нравственной ее части тоже два вида: одна добродетель природная и другая – в собственном смысле слова, а из них та, что добродетель в собственном смысле, возникает и развивается при участии рассудительности.

Именно поэтому некоторые утверждают, что все добродетели – это разновидности рассудительности, и Сократ, исследуя добродетель, в одном был прав, а в другом заблуждался, а именно: он заблуждался, думая, что все добродетели – это виды рассудительности, и правильно считал, что добродетель невозможна без рассудительности. Вот тому подтверждение, и ныне все философы при определении добродетели, сказавши, что это склад души и с чем он имеет дело, прибавляют: «согласный с верным суждением», а верное суждение согласуется с рассудительностью. Значит, по-видимому, все так или иначе догадываются, что именно такой склад есть добродетель – склад, согласный с рассудительностью. Но нужно сделать еще один шаг. Дело в том, что добродетель – это не только склад души, согласный с верным суждением, но и склад, причастный ему, а рассудительность – это и есть верное суждение о соответствующих вещах. Таким образом, если Сократ думал, что добродетели – это верные суждения (потому что, по его мнению, все они представляют собою знания), то мы считаем, что они лишь причастны верному суждению.

Итак, ясно из сказанного, что невозможно ни быть собственно добродетельным без рассудительности, ни быть рассудительным без нравственной добродетели. И тогда можно опровергнуть довод, с помощью которого было бы диалектически обосновано, что добродетели существуют отдельно друг от друга. Довод такой: один и тот же человек не бывает от природы исключительно предрасположен ко всем добродетелям сразу, а значит, в любой данный миг одну он уже обрел, а другую еще нет. Но возможно это лишь при природных добродетелях, а при тех, при коих человек определяется как добродетельный безотносительно, это невозможно. Ведь при наличии рассудительности, хотя это только одна из добродетелей, все нравственные добродетели окажутся в наличии.

Очевидно, что, даже если бы рассудительность не была направлена на поступки, в ней все-таки была бы нужда, потому что она является добродетелью одной из частей души и потому, что как без рассудительности, так и без добродетели сознательный выбор не будет правильным, ибо вторая создает цель, а первая позволяет совершать поступки, ведущие к цели.

Но рассудительность все же не главнее мудрости, и лучшей части души, так же как врачевание не главнее здоровья, ибо рассудительность не пользуется мудростью, но только следит, чтобы мудрость возникала и развивалась. А потому предписания рассудительности – это предписания ради мудрости, но не ей самой. Добавим к этому: сказать, что рассудительность главенствует над мудростью, – это все равно что сказать, будто наука о государстве начальствует над богами, так как она предписывает все, что имеет отношение к государству.

Книга восьмая (о)

1 (I). Вслед за этим, видимо, идет разбор дружественности, ведь это разновидность добродетели, или, во всяком случае, нечто причастное добродетели, а кроме того, это самое необходимое для жизни. Действительно, никто не выберет жизнь без друзей, даже в обмен на все прочие блага. В самом деле, даже у богачей и у тех, кто имеет должности начальников и власть государя, чрезвычайно велика потребность в друзьях. Какая же польза от такого благосостояния, если отнята возможность благодетельствовать, а благодеяние оказывают преимущественно друзьям, и это особенно похвально? А как сберечь и сохранять свое благосостояние без друзей, ибо, чем оно больше, тем и ненадежней? Да и в бедности и в прочих несчастьях только друзья кажутся прибежищем. Друзья нужны молодым, чтобы избегать ошибок, и старикам, чтобы ухаживали за ними и при недостатках от немощи помогали им поступать хорошо; а в расцвете лет они нужны для прекрасных поступков «двум совокупно идущим», ибо вместе люди способнее и к пониманию и к действию.